СОЛНЦЕ СВОБОДЫ — Ассоль

• Скачано: 1 728
• Формат: MP3
• Длительность: 4:12
• Размер файла: 9.62 МБ
• Качество mp3: 320 кбит/с, Stereo
• Дата релиза: 14-11-2019, 19:31

Скачать песню СОЛНЦЕ СВОБОДЫ Ассоль

Ветром посрывало с веток листья
Ассоль Скачать text песню mp3 текст
Кадры жизни снимками на повтор
Мы с тобою чей-то точный выстрел
Сделанный в упор

И не убежать отсюда
И вновь не поверить в чудо
Когда каждый второй — иуда
И блудом грех будто водит по кругу
Кто-то топит себя на дне бутылки
Кто-то типа пылкий, на деле — пепел
И все вокруг — будто бы какие-то пытки
Печальным Пьеро видится тот, кто весел
И я тоже кому-то — «дрянной персонаж»
Тиран и мучитель, чужой, а не наш
Выстрел в упор, смертью выигранный спор
Вечно непримиримый, вечный «наперекор»
Темные мысли, энергетика дна
Дом из живых трупов, что построил не Джек, а Рустам
С мечтами о солнце тропа
Только вперед сквозь тьму до конца

Человек человеку волк
Бунтарский дух остыл, умолк
Мы вестники всех катастроф
Но в тех ли кострах мы ищем толк?
Вся жизнь это снятые нами картинки
Побитые пылью ботинки
Новые снимки, старые снимки
Реверс заезженной нами пластинки
Нет парусов, о которых мечтала Ассоль
Потеряна вера, надежда, любовь
Вера, надежда, любовь
И мутным пятном догорает огонь
А мы равнодушно машем рукой
След посыпая золой, белой золой
Сможем ли мы оставаться людьми без любви, сможем ли мы?
Как нам в толпе узнавать своих
Кто будет ведомым, а кто поводырь
Встретит ли кто-то в конце пути
И будем ли зрячими мы там, где всегда слепы

Ветром посрывало с веток листья
Кадры жизни снимками на повтор
Мы с тобою чей-то точный выстрел
Сделанный в упор

Люди стали нищие душою
И бредут одни по мостовой
Люди свои крылья потеряли
На передовой

Лана Свит — Холостяк

• Прослушиваний: 743
• Длительность: 03:20
• Размер: 7.64 Мб
• Качество: 320 kbps
• Дата релиза: 2-09-2020, 18:07

Скачать и слушать песню Лана Свит — Холостяк в формате mp3 на любом устройстве, даже на телефон. Качество трека 320 кбит/с и длительностью 03:20, размером 7.64 Мб. .

Лана Свит — Холостяк текст песни

Мне не будет больно
Мне не будет больно
Обещала себе сама
Я хочу не помнить
Розы в темной комнате
И сломанные слова
Кто там с тобой это стерва
Рядом с тобой в постели
Стелет тебе про меня чушь
Пальцы царапают стены
Без тебя в этой вселенной
Нету любви что ж

И снова в руке с фатой
Твой выстрел был холостой
И на улице пустой
Тебе я кричу постой
И снова в реке с фатой
Ты был для меня святой
А я для тебя пустяк
И снова ты холостяк

И снова в руке с фатой
Твой выстрел был холостой
И на улице пустой rapsave.ru
Тебе я кричу постой
И снова в реке с фатой
Ты был для меня святой
А я для тебя пустяк
И снова ты холостяк

Я тебя не знала
Я тебя не знаю
Повторяю себе сама
Я уже устала
Жать перестала
Ты планета не моя
Тянется тянется время
Перед тобой на коленях
Буду стоять не я
Не сравнивай меня с нею
Я как она не сумеет
Я же теперь не чья

И снова в руке с фатой
Твой выстрел был холостой
И на улице пустой
Тебе я кричу постой
И снова в реке с фатой
Ты был для меня святой
А я для тебя пустяк
И снова ты холостяк

И снова в руке с фатой
Твой выстрел был холостой
И на улице пустой
Тебе я кричу постой
И снова в реке с фатой
Ты был для меня святой
А я для тебя пустяк
И снова ты холостяк

Ты охотник твой выстрел рассчитан

© Смирнов Ю. С., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

Год тысяча девятьсот восемнадцатый прожили.

Его последний декабрьский день тек на диво тихо и светло. А в окраинной городской слободе и совсем весенняя благодать: бьет с крыш обильная капель, плавится на припеке снег, озабоченно чиликают под стрехами обманутые теплом воробьи. Домовладельцы, словно коты, вылезли на солнышко, разморенно греются на лавочках и в ожидании заветного часа, когда можно сесть за новогодний стол, толкуют про мировую революцию. Слобода заселена перекупщиками калмыцких лошадей, живет крепко, по единственной ее улице плывут запахи мясных пирогов, свежевыпеченного хлеба, а то шибанет в нос острая самогонная струя. Смелеют языки, примеривают мировую революцию к слободской жизни и так и этак, – как примеривают насильно всученную обнову. Но как ты ее ни крути, как ты ее ни примеривай, жмет она слободскую жизнь до невозможности, а у горла намертво перехватывает. И висят над лавочками вздохи:

– Хороша советска власть…

– Да чтой-то долго, граждани, протянулась!

– Нонешний год – чирк! – и жизню нам на тринадцать дней подсократила. Легли спать в ночь на первого февраля, утречком проснулись четырнадцатого февраля. Вот анчихристи! Не знаешь теперя, по-каковски и времю считать.

– То ли будет! Нашел об чем тужить…

Слободская улица выбегает на солончак, а солончак пылает под солнцем бело, нестерпимо – нельзя смотреть. И в ту сторону не смотрят, глаза берегут, глаз перекупщику нужен острый, цыганский. А глянули – обомлели: мировая революция – вот она, стоит перед ними босая, в растерзанных малиновых галифе, в женской шали, перехваченной крест-накрест патронными лентами с пустыми гнездами. Из-под островерхого, невиданного доселе шлема у мировой революции бездонно и жутко чернели провалы глазниц, только их и можно было заметить на объеденном голодом лице.

– Что это? – спросил странный человек, всасывая глазами сытых. – Плохо я вижу.

Из белого пламени солончака выползал, вытягивая за собой повозку, мосластый верблюд. За ним шли люди. Люди шли? Тени шли… Брело, спотыкаясь и падая, человеческое страдание.

– Что это? – нетерпеливо поднял голос вышедший первым. – Что?

– Форпост, – сказали ему. – Астрахань, мил человек.

– Астрахань, – повторил он, мгновенно слабея голосом. – Дошли.

Самый зоркий разглядел, предупредил шепотом:

– Беда, граждани… Вши на нем. Массыя!

И попятились от него, как от прокаженного. Слобода затворилась и в ужасе смотрела, как из солончака, словно из преисподней, выползала Одиннадцатая армия. И не знали сытые, что им придется месяцами смотреть на это шествие, потому что оно растянулось на все необозримое пространство ногайских степей. А там, у далеких предгорий Кавказа, эта армия, отступая, еще дралась. Дралась, иссушенная голодом, раздетая, безоружная, сжираемая тифозными вшами. За мировую революцию дралась. Страдала за нее, как никто, нигде, никогда не страдал.

Рабочая Астрахань открыла перед ней двери. Затянув туже пояс на тощем животе, Астрахань вместе с армией заметалась в тифозном бреду на двадцати тысячах лазаретных койках. И на этих же койках, чуть пересилив тиф, Астрахань вместе с армией стала умирать от соленого селедочного супа. Лазареты уже не требовали медикаментов, ибо что медикаменты без хлеба? Хлеб… Хлеб… Без него не отстоять город от деникинцев, без него не поднять на ноги армию, начавшую выбредать из солончаков.

Так прожили тихий восемнадцатый год.

Последний декабрьский денек его был смят на исходе свирепым бураном. С лютой улыбкой входил в город гибельный год девятнадцатый.

Из степи Иван Елдышев вышел на своих ногах вместе с побратимом, лихим рубакой Васькой Талгаевым. На калмыцкой арбе, впрягшись в нее вместо лошади, вывезли они пятерых беспамятных товарищей – все, что осталось от их эскадрона. Тянули арбу не силой – ее не было! – тянули надеждой, что там, в Астрахани, все готово для встречи: госпитали и медикаменты, еда и обмундирование. Но затворился Форпост, степной страж города, никто здесь не встретил, не сказал, куда поместить тифозных и раненых, где притулиться ходячим. И тогда слово «измена!» разодрало мерзлые губы Ваське Талгаеву, выхаркнулось с кровью, с матом, клацнуло затвором винтовки… И несдобровать бы сытым, сидевшим на скамеечках, потому что из солончака уже бежали к Ваське тени, которые еще могли бежать. Иван встал перед Васькиным штыком, уперся в него грудью, и так они стояли, покачиваясь, сминая в себе гнев. Подбежали трое или четверо, и один из них, молча, в боевом выпаде, взял бы Ивана на штык, но Васька отбил удар. Грохнула Васькина винтовка, и ушла в небо пуля, за которую было заплачено пять рублей золотом своему же армейскому интенданту. Измена, измена… Эх, и горька же ты, неутоленная месть! От неожиданности выстрела и слабости тела упал тот, кто хотел заколоть Ивана, но снова тянулся к выроненной винтовке. Чья-то босая нога наступила на ствол, чей-то голос прорыдал:

– Что же делать, товарищ?

– Больных и раненых, – сказал Иван, – по двое в каждый дом. Ходячим быть при них. Ждать меня.

– Не пустят, товарищ… Добром не пустят.

Иван глянул туда, откуда пришел, и заледенел сердцем. Сказал:

– К женскому полу оружия не применять.

С тем же холодом под сердцем он ждал выстрелов, пока вместе с Васькой сгружал с арбы своих эскадронцев и вносил их в дома к испуганным хозяевам. Но обошлось… Васька Талгаев притянул его к себе за отворот шинели, покачнулся, сказал: «Ваня…» – и больше ничего не смог сказать внятно, сполз на пол и понес околесицу, полыхая жаром. Может быть, поэтому и сорвался Иван в кабинете военного инструктора губкома партии товарища Непочатых, а еще потому, что на столе у товарища Непочатых дымился стакан чая, лежал ломоть хлеба с кусочком сахара на нем. Тепло, чай, caxapoк… Грохнул Иван кулаком по столу, по каким-то бумагам, и на верхний лист от удара сыпанули из рукава шинели мелкие рыжие вши. Товарищ Непочатых, совершенно не слушая Ивановых гневных слов, скоренько скомкал лист, положил его в пепельницу и поджег. А затем начал крутить телефонную ручку, поднимая по тревоге какой-то санитарный отряд, изредка прикрывая ладонью трубку и спрашивая Ивана: кто, где, сколько? Иван отвечал, но отвечал как в тумане, погружаясь в него все глубже и глубже. Усталый мозг лишь временами отмечал: вот они с товарищем Непочатых едут в пролетке по ледяной Волге на Форпост, вот санитары выносят Ваську Талгаева на носилках из дома, и его, Ивана, тоже кладут почему-то рядом с ним на подводу, вот его моют в ванне, а вот он просыпается и ест, и снова просыпается и ест… И наконец он проснулся и спросил у медсестры, а где же товарищ Непочатых, и с этого мгновения, поймав ее удивленный, непонимающий взгляд, Иван снова вошел в обыденное время, которое потекло так, как и положено ему течь от века.

Где подводой, а где пешком добрался Иван до родного Каралата. Во внутреннем кармане шинели лежали у него два документа. Первый – отпуск на три дня, второй – приказ начальника губмилиции Багаева о назначении его, Ивана Елдышева, начальником Каралатской волостной милиции. А еще был устный приказ того же Багаева: сразу же после трехдневного отпуска Ивану надлежало явиться в Астрахань для участия в секретной операции. А в какой именно – этого Багаев ему не сказал.

Что ж, явимся… Явимся!

В родном Каралате Иван Елдышев не был почти пять лет.

До землянки своего родного дяди по матери Иван дотопал поздним вечером. Дядю тоже звали Иваном, а фамилия у него была Вержбицкий, польская фамилия. Когда-то в Каралат был сослан на вечное поселение польский шляхтич, и растворил он свою голубую кровь в красной мужичьей… Дядька сидел за столом, раздирая руками вяленого леща. Хлеба на столе Иван не приметил. Сотни раз мечтал он, как вернется домой, как встретит дядю, – и вот встретил его, встретил не так, как мечталось, не было праздника в этой встрече, а сердце все равно сжалось, повлажнели глаза. Дома он, дома, и дядька жив, только усох маленько.

Охотник

Я до шуток не охотник,
Что скажу — скажу всерьез.
Шел по улице охотник,
На базар добычу нес.

Рядом весело бежали
Псы его, которых звали:
Караул, Пожар, Дружок,
Чемодан и Пирожок,
Рыже-огненный Кидай
И огромный Угадай.

Вдруг из рыночных ворот
К ним навстречу вышел кот.
Угадай взмахнул хвостом
И помчался за котом.
И за ним Пожар, Дружок
Чемодан и Пирожок.

Наш охотник осерчал,
Во все горло закричал:
— Караул! Дружок! Пожар! —
Всполошился весь базар.

А охотник не молчит,
Он себе одно кричит:
— Ой, Пожар! Ко мне, сюда! —
Люди поняли — беда!

Поднялась такая давка,
Что сломали два прилавка.
Где уж тут собак найти,
Дай бог ноги унести!

Опечалился охотник:
— Я теперь плохой работник.
Мне ни белки не подбить,
Ни лисицы не добыть.

Час прошел,
Другой прошел,
Он в милицию пришел:

— У меня, друзья, пропажа.
То ли случай, то ли кража.
У меня пропал Дружок,
Чемодан и Пирожок.

Старший выслушал его,
Но не понял ничего.
— Не мелите что попало.
Повторите: что пропало?

— Чемодан, Дружок, Кидай.
— А еще что?
— Угадай!

Капитан, нахмурив брови,
Рассердился, закричал:
— Я училище в Тамбове
Не для этого кончал,
Чтоб загадочки гадать,
Чемоданчики кидать!
Не умею и не стану,
Не за тем поставлен здесь.
Но вернемся к чемодану…
У него приметы есть?

— Шерсть густая,
Хвост крючком.
Ходит он чуть-чуть бочком.
Любит макароны с мясом,
Обожает колбасу,
Лает дискантом и басом
И натаскан на лису.

— Чемодан?
— Да, Чемодан. —
Поразился капитан.

— Что касается Дружка,
Он чуть больше Пирожка.
Подает знакомым лапу,
На соседей не рычит.

Тут дежурный рухнул на пол,
А потом как закричит:
— Я запутался в дружках,
чемоданах, пирожках!
Вы зачем сюда пришли?
Или вы с ума сошли?!

— А еще пропал Пожар
Тот, который убежал!
— Отвяжитесь, гражданин.
Позвоните ноль-один!
Ох, боюсь я, как бы, часом,
Сам я не залаял басом!

Наш охотник загрустил,
Очи долу опустил.
Грустный после разговора
Он выходит на крыльцо.
Перед ним собачья свора:
Все любимцы налицо.

Чемодан залаял басом,
Лапу протянул Дружок,
Заскакали с переплясом
Угадай и Пирожок.

Я до шуток не охотник
И рассказ закончу так:
— Если ты, дружок, охотник.
Думай, как назвать собак!

Антон Чехов. «Из дневника одной девицы».

Автор рассказа: Антон Павлович Чехов

Название: «Из дневника одной девицы»

Примерное время чтения: 4 минуты

«Из дневника одной девицы»

13-го октября . Наконец-то и на моей улице праздник! Гляжу и не верю своим глазам. Перед моими окнами взад и вперед ходит высокий, статный брюнет с глубокими черными глазами. Усы — прелесть! Ходит уже пятый день, от раннего утра до поздней ночи, и все на наши окна смотрит. Делаю вид, что не обращаю внимания.

15-го. Сегодня с самого утра проливной дождь, а он, бедняжка, ходит. В награду сделала ему глазки и послала воздушный поцелуй. Ответил обворожительной улыбкой. Кто он? Сестра Варя говорит, что он в нее влюблен и что ради нее мокнет на дожде. Как она неразвита! Ну, может ли брюнет любить брюнетку? Мама велела нам получше одеваться и сидеть у окон. «Может быть, он жулик какой-нибудь, а может быть, и порядочный господин», сказала она. Жулик… quel [какой (фр.)]… Глупы вы, мамаша!

16-го. Варя говорит, что я заела ее жизнь. Виновата я, что он любит меня, а не ее! Нечаянно уронила ему на тротуар записочку. О, коварщик! Написал у себя мелом на рукаве: «Поcле». А потом ходил, ходил и написал на воротах vis-a-vis: «Я не прочь, только после». Написал мелом и быстро стер. Отчего у меня сердце так бьется?

17-го. Варя ударила меня локтем в грудь. Подлая, мерзкая завистница! Сегодня он остановил городового и долго говорил ему что то, показывая на наши окна. Интригу затевает! Подкупает, должно быть… Тираны и деспоты вы, мужчины, но как вы хитры и прекрасны!

18-го. Сегодня, после долгого отсутствия, приехал ночью брат Сережа. Не успел он лечь в постель, как его потребовали в квартал.

19-го. Гадина! Мерзость! Оказывается, что он все эти двенадцать дней выслеживал брата Сережу, который растратил чьи-то деньги и скрылся.

Сегодня он написал на воротах: «Я свободен и могу». Скотина… Показала ему язык.