Старшие братья позже обучили меня рыбалке крученую леску они мастерили

Диктанты по русскому языку — 3 класс 1 четверть.

Объем диктанта 35—45 слов.

Скоро осень. Красива осина в осеннем лесу! Листья дерева трепещут от ветерка. В осиннике всегда слышен шелест. Под ногами лежит разноцветный ковёр. Под осиной мы нашли опавшие веточки. Это ветер виноват? Дерево само сбросило часть веток. Осина удивила нас веткопадом. (41)

Слова для справок: трепещут, разноцветный, удивила, веткопадом.

Диктант «На рыбалке».

Я сел у ивы и закинул удочку. Вскоре леска закружилась. На леске крутился язь. Пушистая тучка внезапно нахмурилась. Хлынул дождь. Частые капли зашлёпали по воде. Я поспешил домой. Дома меня ждала бабка Анисья. Она сварила уху. Славная была уха! (41)

Слова для справок: вскоре, внезапно, поспешил, меня.

Диктант «Я рисую».

Всё лето пролежал в чулане ящик с красками. Наступила осень. Налился медью лист клёна. Пушистый ковёр из листьев лёг на землю. У края леса была рябинка. Красный цвет бил в глаза. Около рябинки кружили птицы. Это были дрозды. Я стал их рисовать. (44)

Слова для справок: пролежал, рябинка, рисовать.

Во дворе стояла лошадь. Её звали Ночка. Все любили Ночку. На боку лошади была рана. Сильно текла кровь. Кровь капала на траву. Ребята дали лошади кусок сахара. Она стояла смирно. Тетка Дарья промыла рану и смазала её йодом. Ночка чуть вздрагивала. (42)

Слова для справок: йодом, вздрагивала.

Стояла сильная жара. Земля высохла и местами потрескалась. По сухой земле бегали муравьи. Они прятали свою ношу под корнями старой сосны. Лес кончился. Тропа вывела нас к полю. По полю гуляли голубые волны. Это цвёл лён. Как он красив! (41)

Диктант «Любимые грибы».

В субботу мы отправились в лес за грибами. Мой брат Илья любит рыжики. Этот гриб весь рыжий: шляпка, ножка, сок. Рыжик водит дружбу с ёлкой и сосной. В пушистом мху можно заметить целый хоровод рыжиков. В наших лесах они растут до глубокой осени. (45)

Слова для справок: заметить, хоровод, растут.
Примечание. Предупредить о знаках препинания в третьем предложении.

Старшие братья позже обучили меня рыбалке крученую леску они мастерили

Перепишите текст 1, раскрывая скобки, вставляя, где это необходимо, пропущенные буквы и знаки препинания.

Я приш..л на рыбалку. (За)кинул удочки у ивы. Со..нце сп..койно плыло над лесом. Вдруг (из)за бугра выкат..лась туча. Небо пот..мнело началась гроза (1) . Тут ле(с/з)ка натянулась и медный я(c/з)ь зас..ял в глубине. Я подвёл рыбу к берегу и выбр..сил в траву. З..рница пронеслась по небу грохнуло над головой а я(c/з)ь по(д/т)прыгнул (2) в траве. Дож..ь с силой ударил по воде. Река зак..пела заш..велилась (3) . Молнии св..ркали над водой (4) . Стало страшно. Вн..запно дож..ь кончился.

Выполните обозначенные цифрами в тексте к заданию 1 языковые разборы:

(1) — фонетический разбор;

(2) — морфемный разбор;

(3) — морфологический разбор;

(4) — синтаксический разбор предложения.

1. Фонетический разбор

гроза — 2 слога [граза́]

г [г] — согласный, звонкий, твёрдый;

р [р] — согласный, звонкий, твёрдый;

о [а] — гласный, безударный;

з [з] — согласный, звонкий, твёрдый;

а [а́] — гласный, ударный

5 букв, 5 звуков

2. Морфемный и словообразовательный разборы

Подпрыгнул образовано от слова прыгнуть приставочным способом.

3. Морфологический разбор

I. (что сделала?) зашевелилась

II. Начальная форма — зашевелиться; совершенный вид, II спряжение, возвратный; непереходный; в изъявительном наклонении, единственном числе, в прошедшем времени, женского рода.

4. Синтаксический разбор

сущ. Молнии глаг. сверкали предл. над сущ. водой

(повествовательное, невосклицательное, простое, двусоставное, распространённое, не осложнено).

Приведём верное написание.

Я пришёл на рыбалку. Закинул удочки у ивы. Солнце спокойно плыло над лесом. Вдруг из-за бугра выкатилась туча. Небо потемнело, началась гроза. Тут леска натянулась, и медный язь засиял в глубине. Я подвёл рыбу к берегу и выбросил в траву. Зарница пронеслась по небу, грохнуло над головой, а язь подпрыгнул в траве. Дождь с силой ударил по воде. Река закипела, зашевелилась. Молнии сверкали над водой. Стало страшно. Внезапно дождь кончился.

Старшие братья позже обучили меня рыбалке

Ответы

тема: вид из окна

привычный вид из окна нашего дома не всегда осознаётся нами как что-то дорогое и любимое. но однажды вернувшись домой после долгого отсутствия, мы вдруг видим знакомую картину за окном. и она, оказывается, так мила и приятна нашему сердцу! это обычный вид из окна, ничего в нём нет особенного, но с ним связано столько

вот дорожка, ведущая от автобусной остановки к дому. как часто у окна ждала я маму. она выходила из автобуса и шла по этой тропинке к дому. скамейка во дворе, на которой любила сидеть бабушка, её уже нет, а скамейка напоминает о ней. вот и черёмуха под окном, каждую весну радовала своим цветеньем. а бабушка говорила: «к похолоданию.».

каждый новый день входит с рассветом ко мне через окно. раздернув шторы, я вижу, как оживает мой спальный район, как деревья под окном колеблются от ветра или стоят недвижимы, шелестят листвой или серебрятся инеем. я вижу из окна, как появляются первые автобусы, как летит пушистый снег или поливает косыми струями дождь.

летом за моим окном пышная зелень. небольшой ров вдоль дороги зарос деревьями, и они не только дом от пыли, шума и выхлопных газов, но и радуют глаз, особенно в мае, когда дикие яблони и черёмуха покрываются белоснежным цветом. аромат цветения проникает в распахнутое окно и вносит дополнительную радость.

а за дорогой, напротив, возле коттеджного поселка разрослась чаща, и каждую весну и лето она наполняется птичьим гомоном. и в черте города кукуют кукушки и поют соловьи. да-да, соловьи. ночами они прилетают на деревья возле нашего дома и свистом своим выделывают невозможные коленца. и просто неприлично спать и пропускать такой концерт.

напротив моего окна нет многоэтажных домов, и для моего взгляда доступно обозрение небесной шири до горизонта. окно обращено на юг, летом закат из него не виден, зато зимой я могу наблюдать, как меркнут красные угли заходящего солнца. это красивая и одновременно грустная картина. зато радуют россыпи звёзд в ясную погоду и луна, могущая блестеть даже «сквозь тучи мрачные».

вид из моего окна дорог мне не красотой пейзажа или чем-то особенным. он неразрывно связан с какими-то переживаниями, эмоциями, с ощущением дома.человек любит свою семью, свой дом, и вид из окна воспринимается как часть своей жизни, часть родины.

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Обелиск

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

За два долгих года я так и не выбрал времени съездить в ту не очень и далекую от города сельскую школу. Сколько раз думал об этом, но все откладывал: зимой – пока ослабнут морозы или утихнет метель, весной – пока подсохнет да потеплеет; летом же, когда было и сухо и тепло, все мысли занимал отпуск и связанные с ним хлопоты ради какого-то месяца на тесном, жарком, перенаселенном юге. Кроме того, думал: подъеду, когда станет свободней с работой, с разными домашними заботами. И, как это бывает в жизни, дооткладывался до того, что стало поздно собираться в гости – пришло время ехать на похороны.

Узнал об этом также не вовремя: возвращаясь из командировки, встретил на улице знакомого, давнишнего товарища по работе. Немного поговорив о том о сем и обменявшись несколькими шутливыми фразами, уже распрощались, как вдруг, будто вспомнив что-то, товарищ остановился.

– Слыхал, Миклашевич умер? Тот, что в Сельце учителем был.

– Так, обыкновенно. Позавчера умер. Кажется, сегодня хоронить будут.

Товарищ сказал и пошел, смерть Миклашевича для него, наверно, мало что значила, а я стоял и растерянно смотрел через улицу. На мгновение я перестал ощущать себя, забыл обо всех своих неотложных делах – какая-то еще не осознанная виноватость внезапным ударом оглушила меня и приковала к этому кусочку асфальта. Конечно, я понимал, что в безвременной смерти молодого сельского учителя никакой моей вины не было, да и сам учитель не был мне ни родней, ни даже близким знакомым, но сердце мое остро защемило от жалости к нему и сознания своей непоправимой вины – ведь я не сделал того, что теперь уже никогда не смогу сделать. Наверно, цепляясь за последнюю возможность оправдаться перед собой, ощутил быстро созревшую решимость поехать туда сейчас же, немедленно.

Время с той минуты, как я принял это решение, помчалось для меня по какому-то особому отсчету, вернее – исчезло ощущение времени. Изо всех сил я стал торопиться, хотя удавалось это мне плохо. Дома никого из своих не застал, но даже не написал записки, чтобы предупредить их о моем отъезде, – побежал на автобусную станцию. Вспомнив о делах на службе, пытался дозвониться туда из автомата, который, будто назло мне, исправно глотал медяки и молчал, как заклятый. Бросился искать другой и нашел его только у нового здания гастронома, но там в терпеливом ожидании стояла очередь. Ждал несколько минут, выслушивая длинные и мелочные разговоры в синей, с разбитым стеклом будке, поссорился с каким-то парнем, которого принял сначала за девушку, – штаны клеш и льняные локоны до воротника вельветовой курточки. Пока наконец дозвонился да объяснил, в чем дело, упустил последний автобус на Сельцо, другого же транспорта в ту сторону сегодня не предвиделось. С полчаса потратил на тщетные попытки захватить такси на стоянке, но к каждой подходившей машине бросалась толпа более проворных, а главное, более нахальных, чем я. В конце концов пришлось выбираться на шоссе за городом и прибегнуть к старому, испытанному в таких случаях способу – голосовать. Действительно, седьмая или десятая машина из города, доверху нагруженная рулонами толя, остановилась на обочине и взяла нас – меня и парнишку в кедах, с сумкой, набитой буханками городского хлеба.

В пути стало немного спокойнее, только порой казалось, что машина идет слишком медленно, и я ловил себя на том, что мысленно ругаю шофера, хотя на более трезвый взгляд ехали мы обычно, как и все тут ездят. Шоссе было гладким, асфальтированным и почти прямым, плавно покачивало на пологих взгорках – то вверх, то вниз. День клонился к вечеру, стояла середина бабьего лета со спокойной прозрачностью далей, поредевшими, тронутыми первой желтизной перелесками, вольным простором уже опустевших полей. Поодаль, у леса, паслось колхозное стадо – несколько сот подтелков, все одного возраста, роста, одинаковой буро-красной масти. На огромном поле по другую сторону дороги тарахтел неутомимый колхозный трактор – пахал под зябь. Навстречу нам шли машины, громоздко нагруженные льнотрестой. В придорожной деревне Будиловичи ярко пламенели в палисадниках поздние георгины, на огородах в распаханных бороздах с сухой, полегшей ботвой копались деревенские тетки – выбирали картофель. Природа полнилась мирным покоем погожей осени; тихая человеческая удовлетворенность просвечивала в размеренном ритме извечных крестьянских хлопот; когда урожай уже выращен, собран, большинство связанных с ним забот позади, оставалось его обработать, подготовить к зиме и до следующей весны – прощай, многотрудное и многозаботное поле.

Но меня эта умиротворяющая благость природы, однако, никак не успокаивала, а только угнетала и злила. Я опаздывал, чувствовал это, переживал и клял себя за мою застаревшую лень, душевную черствость. Никакие мои прежние причины не казались теперь уважительными, да и вообще были ли какие-нибудь причины? С такой медвежьей неповоротливостью недолго было до конца прожить отпущенные тебе годы, ничего не сделав из того, что, может, только и могло составить смысл твоего существования на этой грешной земле. Так пропади она пропадом, тщетная муравьиная суета ради призрачного ненасытного благополучия, если из-за него остается в стороне нечто куда более важное. Ведь тем самым опустошается и выхолащивается вся твоя жизнь, которая только кажется тебе автономной, обособленной от других человеческих жизней, направленной по твоему, сугубо индивидуальному житейскому руслу. На самом же деле, как это не сегодня замечено, если она и наполняется чем-то значительным, так это прежде всего разумной человеческой добротой и заботою о других – близких или даже далеких тебе людях, которые нуждаются в этой твоей заботе.

Наверно, лучше других это понимал Миклашевич.

И, кажется, не было у него особой на то причины, исключительной образованности или утонченного воспитания, которые выделяли бы его из круга других людей. Был он обыкновенным сельским учителем, наверно, не лучше и не хуже тысяч других городских и сельских учителей. Правда, я слышал, что он пережил трагедию во время войны и чудом спасся от смерти. И еще – что он очень болен. Каждому, кто впервые встречался с ним, было очевидно, как изводила его эта болезнь. Но я никогда не слыхал, чтобы он пожаловался на нее или дал бы кому-либо понять, как ему трудно. Вспомнилось, как мы с ним познакомились во время перерыва на очередной учительской конференции. С кем-то беседуя, он стоял тогда у окна в шумном вестибюле городского Дома культуры, и вся его очень худая, остроплечая фигура с выпирающими под пиджаком лопатками и худой длинной шеей показалась мне сзади удивительно хрупкой, почти мальчишечьей. Но стоило ему тут же обернуться ко мне своим увядшим, в густых морщинах лицом, как впечатление сразу менялось – думалось, что это довольно побитый жизнью, почти пожилой человек. В действительности же, и я это знал точно, в то время ему шел только тридцать четвертый год.

– Слышал о вас и давно хотел обратиться с одним запутанным делом, – сказал тогда Миклашевич каким-то глухим голосом.

Он курил, стряхивая пепел в пустой коробок из-под спичек, который держал в пальцах, и я, помнится, невольно ужаснулся, увидев эти его нервно дрожащие пальцы, обтянутые желтой сморщенной кожей. С недобрым предчувствием я поспешил перевести взгляд на его лицо – усталое, оно было, однако, удивительно спокойным и ясным.

– Печать – великая сила, – шутливо и со значением процитировал он, и сквозь сетку морщин на его лице проглянула добрая, со страдальческой грустью усмешка.

Я знал, что он ищет что-то в истории партизанской войны на Гродненщине, что сам еще подростком принимал участие в партизанских делах, что его друзья-школьники расстреляны немцами в сорок втором и что хлопотами Миклашевича в их честь поставлен небольшой памятник в Сельце. Но вот, оказывается, было у него и еще какое-то дело, в котором он рассчитывал на меня. Что ж, я был готов. Я обещал приехать, поговорить и по возможности разобраться, если дело действительно запутанное, – в то время я еще не потерял охоту к разного рода запутанным, сложным делам.

В небольшом придорожном леске с высоко вознесшимися над дорогой шапками сосен шоссе начинало плавное широкое закругление, за которым показалось, наконец, и Сельцо. Когда-то это была помещичья усадьба с пышно разросшимися за много десятков лет суковатыми кронами старых вязов и лип, скрывавшими в своих недрах старосветский особняк – школу. Машина неторопливо приближалась к повороту в усадьбу, и это приближение новой волной печали и горечи охватило меня – я подъезжал. На миг появилось сомнение: зачем? Зачем я еду сюда, на эти печальные похороны, надо было приехать раньше, а теперь кому я могу быть тут нужен, да и что тут может понадобиться мне? Но, по-видимому, рассуждать