От редактора

В 1952 году исполнилось 100 лет со дня появления в печати «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» С. Т. Аксакова. Успех этой книги у современников был так велик, что в том же году появилось второе издание, а через пять лет — третье. С тех пор «Записки» переиздавались много раз — то отдельными изданиями, то как часть собрания сочинений, и каждый раз расходились так же быстро, как и их первое издание. Почему так дорога эта книга читателям нескольких поколений нашей страны? Почему ее так высоко ценили и мастера русского художественного слова, начиная с Н. В. Гоголя и И. С. Тургенева, и русские натуралисты, начиная с «отца русской экологии» — К. Ф. Рулье?

Вполне справедливо заключение И. С. Тургенева, данное им в предварительном отзыве о «Записках ружейного охотника» («Современник», 1852): «Эту книгу нельзя читать без какого-то отрадного, ясного и полного ощущения, подобного тем ощущениям, которые возбуждает в вас сама природа; а выше этой похвалы мы никакой не знаем».

Страстная любовь к природе, особенно к природе родной предуральской лесостепи, была главнейшим источником творчества С. Т. Аксакова. Можно смело утверждать, что эта любовь и сделала Сергея Тимофеевича писателем. Задумав и начав писать свою первую книгу «Записки об уженье рыбы», Сергей Тимофеевич так извещал об этом Н. В. Гоголя: «Я затеял написать книжку об уженье не только в техническом отношении, но в отношении к природе вообще. Тут займет свою часть чудесная природа Оренбургского края * , какой я зазнал ее назад тому 45 лет».

* ( Тогдашний Оренбургский край занимал огромное пространство. С. Т. Аксаков описывал только ту часть его, которую он хорошо знал, т. е. юго-западную лесостепную Башкирию и северо-западные районы современной Чкаловской области.)

Любовь к природе началась с раннего детства и, как часто бывает, была неотделима от страсти к охоте и к ужению рыбы. «Я весь дрожал, как в лихорадке, и совершенно не помнил себя от радости», — так вспоминал о первой пойманной на удочку рыбе С. Т. Аксаков. «Уженье просто свело меня с ума! Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить».

Первая весна в деревне. Мальчик впервые увидел весенний пролет птиц, и вот что он тогда почувствовал.

«Я слушал, смотрел, и тогда ничего не понимал, что вокруг меня происходило; только сердце то замирало, то стучало, как молотком; но зато после все представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчетливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение! . И все это понятно вполне только одним охотникам! Я и в ребячестве был уже в душе охотник, и потому можно судить, что я чувствовал, когда воротился в дом».

С. Т. Аксаков в гимназии. Близилось время, когда отец подарит ему ружье, когда он пойдет на охоту. Воспитатель читает с ним какую-то книгу на французском языке и что-то объясняет. «Вдруг кулик-красноножка, зазвенев своими мелодическими трелями, загнув кверху свои крылья и вытянув длинные красные ноги, плавно опустился на берег пруда, против самого окошка — я вздрогнул, книга выпала у меня из рук, и я бросился к окну. Наставник мой был изумлен. Я, задыхаясь, повторял: «Кулик, кулик-красноножка, сел на берег близехонько, вон он ходит. «

Отец подарил ружье. «Первый выстрел из ружья, которым я убил ворону, решил мою судьбу: я сделался безумным стрелком. На другой день я застрелил утку и двух болотных куликов и окончательно помешался. Удочка и ястреба были забыты, и я, увлеченный страстностью моей природы, бегал с ружьем целый день и грезил об ружье целую ночь». Тридцать лет — полжизни длилось «единовластное владычество ружья», и лишь под старость, когда стали плохо видеть глаза и расстроилось здоровье, ружье уступило место удочке.

Почти всю вторую половину жизни С. Т. Аксаков прожил в Москве и в подмосковной усадьбе. В августе 1826 года он покинул предуральскую лесостепь и после этого лишь три раза побывал там, да и то на короткое время, наездом. Но до последних дней осталась нерушимой любовь к тому краю, где прошли детство и юность.

Описывая урему в «Записках ружейного охотника», С. Т. Аксаков вспоминал, какую обаятельную силу имели соловьиные песни там, на Бугуруслане, «при легком шуме бегущей реки, посреди цветущих и зеленеющих деревьев и кустов, теплом и благовонием дышащей ночи» и как болезненно действовали на душу эти же песни, «когда слышишь их на улице, в пыли и шуме экипажей, или в душной комнате, в говоре людских речей».

Любовь к природе породила и развила в С. Т. Аксакове замечательную способность «чувствовать» природу, как бы сливаться с ней, и видеть самые сокровенные ее стороны. Он слышал, что по-разному кричат пролетные и осевшие на гнездовых местах степные кулики. Первые «кричали еще пролетным криком или голосом, не столь протяжным и одноколейным», а вторые «кричали по-летнему: звонко заливались, когда летели кверху, и брали другое трелевое колено, звуки которого гуще и тише, когда опускались и садились на землю» («Записки ружейного охотника»).

Он видел, что кроншнеп никогда не устраивает гнезда там, где прошел степной пал, что оно «всегда свивается на месте не паленом, хотя бы оно было величиною в сажень, даже менее, и обгорело со всех сторон».

Эти примеры взяты наудачу — там, где открылась книга, но вся она — прекрасный образец изумительной зоркости натуралиста. Любовно, живо, метко и образно описаны не только птицы, а и их места жительства — степи, леса, воды и болота. И трудно сказать, что написано лучше.

О природе лесостепи написано (особенно в последние годы) немало статей и книг, но ни в одной из них нет такого живого, меткого и образного описания степи, леса и вод, как у С. Т. Аксакова. Объясняется это тем, что писатель так же крепко и горячо, как природу, любил и русский народный язык.

Кто любит родной язык, тот и знает его. С. Т. Аксаков в своих описаниях умел найти самые нужные, самые точные и меткие слова. «Зыблются, волнуются под ногами человека, «ходенем ходят», — так, например, писал он о зыбких болотах. А вот отрывок из описания лесостепной приуральской весны:

«Наконец наступает совершенная ростополь: юго-западный теплый ветер так и съедает снег, насыщенный дождем. Много оттаяло земли, особенно по высоким местам, на полдневном солнечном пригреве. Картина переменилась: уже на черной скатерти полей кое-где виднеются белые пятна и полосы снежных сувоев, да лежит гребнем, с темною навозною верхушкой, крепко уезженная зимняя дорога. Посинели от воды, надулись овраги, взыграли и сошли. Переполнилась ими река, подняла в пруду лед, вышла из берегов и разлилась по низменным местам: наступила водополь или водополье. Пар поднимается от земли: земля отходит, говорит крестьянин».

Замечания: «как говорят в народе», «как говорят наши крестьяне», «говорит крестьянин», нередки в произведениях С. Т. Аксакова.

Чем лучше знает писатель народный язык, тем богаче его словарь. Давно уже было отмечено * , что словарь языка С. Т. Аксакова «один из самых полных, один из самых обильных тонкими и разнообразными оттенками».

* ( С. А. Венгеров. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, 1889.)

Вот почему засорение русского языка ненужными иностранными словами с болью переживалось писателем. «Оренбургская губерния. Дико звучат два эти последние слова! Бог знает, как и откуда зашел тут «бург», — писал С. Т. Аксаков в «Семейной хронике». А в «Записках ружейного охотника», приступая к описанию болотной дичи, он сетовал на то, что для некоторых видов охотничьих птиц (вальдшнепа, дупеля, бекаса, гаршнепа и т. д.) нет (вернее не сохранилось) своих, русских названий. «Прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык», — заметил он и о том, как приучают легавых собак к исполнению приказаний охотника.

Истинно народен, меток и ясен аксаковский язык. Последние две особенности прекрасно и точно отмечены И. С. Тургеневым («Современник», 1853): «Ничего нет вычурного и ничего лишнего, ничего напряженного и ничего вялого — свобода и точность выражения одинаково замечательны».

Настоящее издание «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» печатается по последнему прижизненному изданию 1857 года. В этом издании были помещены латинские названия птиц и краткие примечания К. Ф. Рулье. Юбилейное издание 1909 года вышло под редакцией М. А. Мензбира, давшего свои примечания. Как и у К. Ф. Рулье, примечания состояли в основном из латинских названий птиц и перечня местных русских названий, употребляющихся в различных частях нашей страны. Кроме того, были сделаны и некоторые другие примечания.

Рисунки птиц для настоящего издания заимствованы из труда «Птицы Советского Союза»; почти все они выполнены художником А. Н. Комаровым. Фотографии аксаковских мест взяты из «Записок ружейного охотника», изданных в 1909 году. В свое время они были присланы известным натуралистом А. Н. Карамзиным по просьбе М. А. Мензбира.

Сочинение записки ружейного охотника оренбургской губернии

Сергей Тимофеевич Аксаков

Записки ружейного охотника Оренбургской губернии

Я думал сначала говорить подробно в моих записках вообще о ружейной охоте, то есть не только о стрельбе, о дичи, о ее нравах и местах жительства в Оренбургской губернии, но также о легавых собаках, ружьях, о разных принадлежностях охоты и вообще о всей технической ее части. Теперь, принявшись за это дело, я увидел, что в продолжение того времени, как я оставил ружье, техническая часть ружейной охоты далеко ушла вперед и что я не знаю ее близко и подробно в настоящем, современном положении. К чему, например, говорить теперь о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать и соблюдать их, когда самые породы уже не существуют? О дрессировке, которая уже изменилась, потому что изменились требования охотников? О знаменитых ружьях Моргенрота, Штарбуса, старика Кинленца и Лазарони, когда ружья их сохранились только как исторические памятники, в оружейнях старых охотников? Итак, обо всем этом я скажу кое-что в самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда не изменятся и не состареются, скажу и о том, что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность. К тому же книжка моя может попасть в руки охотникам деревенским, далеко живущим от столиц и значительных городов, людям небогатым, не имеющим средств выписывать все охотничьи снаряды готовые, прилаженные к делу в современном, улучшенном их состоянии.

Признаюсь, именно им желал бы я быть хоть несколько полезным. Меня утешает мысль, что добрый совет по части технической может так же пригодиться им, как и наблюдения над нравами дичи или заметки и указания в самой стрельбе.

Для них собственно пишу я это вступление. Я не знаю, кого назвать настоящим охотником, – выражение, которое будет нередко употребляться мною: того ли, кто, преимущественно охотясь за болотною дичью и вальдшнепами, едва удостоивает своими выстрелами стрепетов, куропаток и молодых тетеревов и смотрит уже с презрением на всю остальную дичь, особенно на крупную, или того, кто, сообразно временам года, горячо гоняется за всеми породами дичи: за болотною, водяною, степною и лесною, пренебрегая всеми трудностями и даже находя наслаждение в преодолении этих трудностей? Я не беру на себя решение этого вопроса, но скажу, что всегда принадлежал ко второму разряду охотников, которых нет и быть не может между постоянными жителями столиц, ибо для отыскания многих пород дичи надобно ехать слишком далеко, надо подвергать себя многим лишениям и многим тяжелым трудам. Прежде число второго разряда охотников было несравненно значительнее; теперь же, напротив, решительное большинство на стороне первых. Требования этого большинства нынешних охотников относительно качества ружей весьма отличны от прежних; из сего непосредственно следует, что и ружейные лучшие мастера приготовляют ружья сообразно настоящим требованиям большинства, то есть приготовляя ружья предпочтительно для стрельбы мелкой дичи. Итак, к делу.

РУЖЬЕ. РУЖЕЙНЫЙ СТВОЛ

Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу, не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это самая дальняя мера; по большей части в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии, то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом. Нельзя не заметить странного обстоятельства, что редко одно и то же ружье бьет одинаково хорошо и крупною и мелкою дробью.

Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и ту и другую почти в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при всем этом даже самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы в болоте и в лесу.

Вообще надобно сказать, что, несмотря на новое устройство, впрочем давно уже появившееся, так называемых полуторных и двойных камер в казенном щурупе, несмотря на новейшее изобретение замков с пистонами, – старинные охотничьи ружья били кучнее, крепче и дальше нынешних ружей, изящных по отделке и очень удобных для стрельбы мелкою дробью мелкой дичи, но не для стрельбы крупной дробью крупной дичи. Если я ошибаюсь, то не по пристрастью к старине, а, может быть, по недостаточным или ошибочным опытам над нынешними ружьями. Впрочем, мое мнение разделяют многие охотники.

Отличный бой ружья – дело неопределенное, не приведенное в ясность.

Всем охотникам известно, что двуствольные ружья, при одинаковых условиях в отделке и в доброте стволин, почти всегда бьют неодинаково: один ствол лучше, другой хуже. Я никогда не мог разрешить себе этой задачи, да и ни один ружейный мастер мне не объяснил ее удовлетворительно. Лучшее доказательство, что мастера сами не знают причины, состоит в том, что ни один из них не возьмется сделать двух стволин одинакового боя, как бы они ни были сходны достоинством железа. Причины далекобойности ружей, по мнению охотников, заключаются в следующих качествах стволов: 1) в мягкости и ровности слоев железа; 2) в длине ствола и его узкости; 3) в толщине стенок казны и 4) в длине казенного щурупа и в числе нарезанных на нем винтов.

Первая причина мне кажется основательнее других, да и ружейные мастера всегда ею объясняют свои неудачи в приведении иных ружей в цель; они говорят, и с ними согласиться, что от мгновенного, ровного нагреванья ствола придается большая сила вылетающей дроби, для чего необходима ровность слоев железа. Защитники второй причины утверждают, будто в длинной стволине порох воспламеняется весь до вылета дроби, тогда как в короткой он не успевает весь вспыхнуть и уцелевшие зерна выкидываются и падают вниз, и что заряд дроби, долее идущий в стволе, в насильственно-стесненном положении, долее не разлетается в воздухе, чему содействует и узкость стволины. С этим согласиться нельзя. Неверность таких предположений всего лучше объясняется опытом: кто из охотников не видал ружей с чрезвычайно короткими стволами, которые бьют отлично хорошо: кучно, далеко и крепко? Что же касается до выкидыванья невоспламенившихся зерен пороха, то оно всегда бывает одинаково, длинна ли, коротка ли стволинка. Я делал многие опыты: подстилал полотно под ружейные дула разной длины – результат выходил один и тот же. Объяснение третьей причины состоит в следующем. Говорят, что толщина стен казны, у которой при выстреле нагреваются только первые, ближайшие слои, – от противодействия остальной, ненагретой массы железа усиливает бой заряда. Это мнение разделяют многие опытные охотники и очень уважают казнистые стволины.

Что касается до четвертой причины, то есть до глубины винтов и длины казенного щурупа, то, не умея объяснить физических законов, на которых основано его влияние на заряд, я скажу только, что многими опытами убедился в действительной зависимости ружейного боя от казенника: я потерял не одно славное ружье, переменив старый казенный шуруп на новый, по-видимому гораздо лучший. Итак, диковинный бой иных ружей остается необъяснимою загадкой. Могу только дать искренний совет охотникам: не переделывать даже и безделиц в тех ружьях, которые отлично бьют. Я испортил один раз необыкновенно далекобойное ружье только тем, что перепаял на нем цель, для чего надобно было слегка нагреть конец ствола.

Из всего сказанного мною следует, что в выборе ружья ничем нельзя руководствоваться, кроме опыта, то есть надобно пробовать, как бьет ружье в цель мелкою и крупною дробью, как рассевает дробь, глубоко ли входят дробины в доску и какая доска, мягкая или жесткая? Мера должна быть всегда средняя: сорок пять шагов для бекасиной и шестьдесят – для самой крупной, или гусиной, дроби. Не худо также попробовать предварительно ружье на птице, а потом уже его покупать. Едва ли нужно говорить о том, что в ружейном стволе не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух не проходил.