Война рыбалке не помеха

Август 1943 года, выдался на редкость жарким, как в прямом, так и в переносном смысле. Висящее в зените на безоблачном небе солнце, беспощадно сжигало округу. 324 мотострелковый полк, в котором служил старый солдат, рядовой Смирнов, вторую неделю вел кровопролитные бои. Солдаты, давно привыкшие к смерти, относились к ней чисто по-философски: сегодня не убили и слава богу, авось и завтра не убьют.

Конечно, умирать никто не хотел. Но когда смерть висит над тобою и в любой миг может оборвать непрочную нить жизни, начинают притупляться все чувства. И с каждым погибшим солдатом, души живых каменели. Во второй половине дня, бой затих. Смирнов, а для простых солдат, просто «Дед», за свой солидный, пятидесятидвухлетний возраст, прижавшись спиной к стенке окопа, нервно курил «козью ножку».

Глубоко затягиваясь и надолго задерживая дым в легких, он выпускал его тонкой струйкой вверх. Рядом сидели оставшиеся в живых бойцы его взвода и тоже молча курили.

Накурившись и слегка отдохнув от боя, солдаты заговорили о еде. Никто не знал, что случилось, но уже четвертые сутки не подвозили ни боеприпасов, ни еды. Давно был съеден, солдаты голодали, поэтому в любое свободное время разговоры были только о еде. Командир роты «оборвал» полевой телефон, прося у штаба полка боеприпасов и провианта. Ему приказывали держаться, жаловались на тыловиков и временные трудности, обещали, но обещания зависали в эфире.

Смирнов, под вечер всунул свою бритую голову за откинутый край висящей на входе в командирский блиндаж плащ-палатки.

– Разрешите войти, товарищ старший лейтенант?

В блиндаже было сумрачно. На сбитом из снарядных ящиков столе, лежала карта, на которой стоял коптящий фитиль, сооруженный из сорокапятимиллиметровой гильзы. Темный дымок, отрываясь от пламени, поднимался вверх и там исчезал, растворяясь под потолком. Над картой склонились командир роты старший лейтенант Антонов и замполит – лейтенант Плужников.

– Чего тебе Смирнов? – замполит посмотрел на солдата, оторвав голову от карты.

– Товарищи офицеры, солдаты ропщут, и не от боев, а оттого, что жрать очень хочется. Когда же кухня прибудет? Уже мочи нет, пробовали траву жевать, чтобы как-то забить голод, но она сухая и жесткая как щетка, горло дерет, и не глотается.

– Петрович, – уважительно спросил Плужников, – а почему ты пришел, а не старшина или хотя бы сержанты?

– Так они же молодые, – оправдывался за них старый воин, – боятся, а я уже жизнь прожил, да и по делу я зашел.

– Да подожди ты, – Антонов глянул на своего заместителя, – Петрович, передай солдатам, чтобы еще потерпели немного, может быть в эту ночь, чего-нибудь подвезут?

– А если не подвезут? – Дед смотрел прямо в лицо командира.

– А если не подвезут, будем еще сутки голодать, – в голосе Антонова зазвучали раздражающие металлические нотки, – может ты думаешь, что мы здесь с замполитом консервами обжираемся?

– Товарищ старший лейтенант, Алексей Михалыч, Вы не обижайтесь за прямой разговор, но я же сказал, что пришел к вам с планом. Я знаю, как накормить людей.

– Ну-ка, ну-ка, – Плужников заинтересованно посмотрел на солдата, – что за план?

– Разрешите мне сходить на вечерней зорьке, на Змеевку, на рыбалку. Я все обдумал. Сначала я думал парой гранат глушануть рыбу, но для этого нужно найти определенное место с хорошей ямой. Да и немцы не дадут рыбу собрать. А вот если тихо, с удочкой, то может и удастся натаскать пескарей на уху.

– Идея, конечно интересная, Антонов сел на лавку, но ведь и убить могут, вон вчера Быстров с Петюгиным пошли за водой, а вернулся только Быстров.

– Алексей Михалыч, речка на нейтральной полосе, заросла ивняком. Проберусь, залезу в дебри кустарника, спрячусь, да и буду ловить, – Смирнов слегка задумался и произнес, – а убить, так и завтра в бою убить могут, так уж лучше на сытый желудок.

– Ладно, Петрович, – командир немного помолчал, обдумывая свое решение, – даю добро, только старшину предупреди.

Прячась за кочками, кустами, Дед почти триста метров полз до реки. Найдя небольшую излучину, он расположился за ивовым кустом. Тут же вырезал длинный ивовый хлыст и привязал к нему леску из конского волоса. Здесь же рядом, у самой воды, в дерне, саперной лопаткой накопал червей. И вскоре, поплавок застыл на водной глади.

Oн не долго держался на воде, вдруг качнулся, как-то задрожал и исчез с поверхности. Петрович дернул рукой и серебреная плотвица, вылетев из реки, приземлилась в ладонь рыбака.

Так и пошло. Клевала плотва и небольшие окуни – матросики.

– Нам не до жиру, хотя бы мелочи, да побольше, – думал Дед, вынимая из воды очередную рыбку.

Петрович, самозабвенно отдавался своей давней страсти, забыв обо всем на свете.

Вдруг на том берегу, в кустах что-то зашуршало. Старый солдат прислушался и резко откинулся за спасительный куст, взял автомат в руки и стал наблюдать.

Из кустов вышел пожилой немец. Что сильно удивило Деда, тот в руках нес удилище.

– Фрицам рыбки захотелось, – подумал Петрович, – может быть, тоже голодают.

Эйфорическое настроение пропало. На том берегу стоял враг, который, может быть, в сегодняшнем бою убил не одного его товарища. Но стрелять не хотелось, а тем более убивать. Да и от выстрелов рыбалка накроется, ведь сбегутся и те и другие. Начнется перестрелка, опять погибнут люди. Какой все-таки хрупкий мир, на войне. Размышляя таким образом, солдат лежал за кустом и наблюдал за противником.

Немец расположился на противоположном берегу. Видимо здесь он уже бывал, берег примят, да и как-то по-хозяйски быстро расположился, сел на берег, забросил удочку, и буквально тут же его поплавок повело в сторону. Он подсек и довольно жирная плотвица полетела на берег.

Между солдатами было менее двадцати метров.

– Молодец «Фриц», – подумал Смирнов, – умеет ловить и, высунувшись из-за куста, негромко свистнул.

Немец, повернул голову на свист. Взгляд его уперся в русского солдата с автоматом. От неожиданности он выпустил удилище из рук, и его правая рука медленно потянулась к автомату.

– Не-а, – Дед покачал головой, – даже не думай.

Он встал, вышел из-за куста, ни на секунду не отрывая взгляда от противника. Стал жестами в полной тишине показывать, что он, мол, тоже пришел порыбачить, свободной рукой показывая на лежащую на берегу удочку.

Немец утвердительно закивал головой и, как показалось, Петровичу, даже улыбнулся. Увидев это, солдат медленно сел на берег, справа от себя положил автомат и, не отрывая взгляда от противоположной стороны, так же медленно, другой рукой потянулся к удилищу своей удочки. Он не знал, что в этот момент может предпринять фриц, сознательно шел на риск и в тоже время Дед, почему-то поверил немцу.

Может быть, из-за того, что они были одного поколения, а может быть во враге, Петрович увидел рыбака, родственную душу.

Немец, видя все это, замер и так же осторожно взялся за комель удилища, ни разу не посмотрев на свое оружие. У Деда отлегло от сердца. Поправив червя на крючке, он сделал заброс, поглядывая больше на врага, чем на поплавок. Фашист, тоже поглядывая на русского, забросил удочку.

Вскоре, освоившись, они ловили рыбу, как хорошие знакомые, радуясь друг за друга, показывая кулак с поднятым вверх большим пальцем, когда кто-то из них доставал неплохой трофей. Правда у немца, почему-то рыба была покрупнее.

Сумерки начали сгущаться, и Петрович стал сматывать удочку. С той стороны послышался возглас, немец что-то ему негромко крикнул, показывая в руках коряжку. Дед вначале не понял, чего тот хотел, но по жестам стало ясно, что фриц хочет перебросить ему корягу. Он утвердительно кивнул головой, и коряжка полетела к нему на берег.

– Фридрих, – тыкал пальцем в себя немец, – презент.

Петрович поднял корягу, на ней была намотана настоящая капроновая леска, которую он никогда даже в глаза не видел, и торчало пять крючков.

– Спасибо, – старый солдат прижал руку к сердцу и слегка поклонился врагу, радуясь такому подарку. Он стал шарить по карманам и достал зажигалку, изготовленную ротными умельцами из винтовочной гильзы.

– Держи, – размахнувшись, он бросил ее Фридриху, – это подарок, а я, Семен, – он тоже ткнул пальцем в свою грудь.

– О! Гут! – поднял немец с берега зажигалку и тоже слегка поклонился.

Вскоре враги разошлись друзьями в разные стороны.

Всю обратную дорогу, неся в руках солидный улов, Петрович вспоминал прошедшую рыбалку и грустно думал: «Познакомился с фашистом, и вместо того, что бы его убить, чуть ли не побратался, обменялся подарками. Оказывается они тоже не все изверги, есть среди них люди, со своими страстями и слабостями. А ведь наступит завтрашний день, начнется бой и моя пуля убьет его, или наоборот. Вот ведь судьба, какая. Чертова война, сколько горя принесла она людям, а сколько еще принесет».

Уже далеко за полночь, в глубоком окопе под накатом, варилась уха, разнося по округе дурманящий запах, щекоча носы и нервы голодным солдатам.

Петрович, ни в тот вечер, ни позже, никому не рассказал об этой встрече – не то было время.

Геннадий ПОБОЖИЙ, г. Краснознаменск, Московская обл.

Озверевшая война

Фото RIA Novosti archive, image #965 / Petrusov (CC-BY-SA 3.0)

Как философски сказал один господин, война — это масштабная охота на людей. Впрочем, во время Великой Отечественной и настоящему, нормальному, так сказать, охотничьему промыслу в условиях боевых действий было место. Порой от обстоятельств и результатов такой охоты зависела жизнь людей.

Самый трагический, трудный этап той военной страды — зима 1941–1942 гг. Казалось бы, об этом периоде рассказано уже достаточно много. Однако до сих пор остаются еще малозаметные страницы, эпизоды… Об одном из таких фактов довелось услышать однажды от пожилого тверского краеведа: ожесточенные бои, развернувшиеся в ту пору на дальних подступах к столице, не только людям в тех местах не давали возможности нормально жить, но и зверям. Гул артиллерии, взрывы бомб, звуки выстрелов пугали лесных четвероногих обитателей, гнали их прочь из привычных мест. Особая статья — косолапые. Оказывается, в ту зиму на обширных территориях к северо-западу от Москвы появилось необычно большое количество медведей-шатунов. Звери пробовали по привычке залечь на зимовку в берлоги, но для многих из них покой оказался нарушен грохотом приблизившихся военных действий.

О своей встрече с шатуном рассказывал в свое время легендарный летчик Алексей Маресьев. Его подбитый истребитель рухнул в глухом лесу, Алексея при этом выбросило из кабины. От смерти летчика спас лишь снег, смягчивший удар, однако ноги все-таки оказались повреждены. Когда Маресьев пришел в себя, то увидел, что рядом стоит, принюхиваясь, медведь. «Я лежал навзничь, одна рука была под спиной, — вспоминал герой. — Пытался расстегнуть молнию на меховом комбинезоне, чтобы достать из-под ремня наган, но никак не получалось. »

На счастье летчика, медведь медлил, видимо, не понимая, мертвый или живой человек перед ним. Но когда Маресьев заметно шевельнулся, зверь тут же ударил лапой, однако когти лишь разорвали толстую меховую куртку, а следующего удара топтыгин сделать не успел: Алексей изловчился и выхватил револьвер. «Всю обойму в него выпустил. Зверь зарычал, поднялся и упал навзничь»
Разбуженные не вовремя медведи в поисках пищи выходили к деревням, выслеживали даже укрытые в чащобе партизанские лагеря. Такие «визиты» ни к чему хорошему не приводили. Автору этих строк довелось услышать об одном не известном до сих пор эпизоде «медвежьей войны».

— Осенью 1941 года, когда гитлеровские войска надвигались на Москву, мой дед Николай Степанович оказался в группе «лесных мстителей», воевавшей с оккупантами в их тылу, — рассказывает Вадим Юрятин. — Воспоминания его я знаю лишь со слов матери, дедушка Коля умер, когда я только в школу пошел, так что многие подробности уже не восстановить.
Небольшой партизанский отряд действовал на границе Московской и Смоленской областей, он состоял из жителей разоренных и занятых фашистами деревень, а также из красноармейцев и командиров Красной армии, оказавшихся отрезанными от своих частей. Селение, где жила семья деда, Фомино, немцы сильно разорили, мать забрали на какие-то работы. Николаю, оставшемуся фактически сиротой, тогда было лишь 14 лет, однако партизанам он пригодился в роли связного и разведчика.

Дед рассказывал, как однажды в их в отряд пожаловал медведь-шатун. Ночью он вышел на часового, охранявшего подходы к лагерю. Видимо, партизана эта встреча застала врасплох, и зверь успел напасть первым. Растерзанное хищником тело обнаружили под утро, когда на пост пришла смена. Бойцы отряда решили с медведем — «пособником фашистов» — поквитаться. Кроме того, была и еще одна вполне материальная причина объявить на него охоту: мясо косолапого могло стать хорошим пополнением скудного партизанского рациона.

Конечно, выследить и подстрелить шатуна в лесу для пехотных лейтенантов, красноармейцев и простых крестьян, из которых состоял отряд, дело не самое простое. На счастье, в этой партизанской группе оказался местный лесник. Он и возглавил «охотничье предприятие». Действовать пришлось вдвойне осторожно: ведь надо было не только медведя выследить, но при этом еще и перед гитлеровцами своего присутствия не обозначить. В итоге эта «спецоперация» завершилась успешно. Партизаны-охотники во главе с лесником смогли убить шатуна и доставить тушу в лагерь. Вареным медвежьим мясом весь отряд потом подкреплялся на протяжении нескольких недель.

(К слову сказать, в мемуарах некоторых партизанских руководителей встречаются упоминания о том, что, не имея заранее подготовленных баз в лесу и достаточного продовольственного снабжения, им приходилось специально организовывать охоту на крупную дичь — лосей, кабанов, — отправляя для этого специальные группы партизан-«добытчиков» в лесные массивы, расположенные на удалении от партизанского лагеря.)

Не всегда медведи-шатуны «сражались» на стороне оккупантов. В мемуарах участников войны ваш корреспондент раскопал несколько любопытных случаев, когда неприкаянные хищники своими действиями наносили заметный ущерб гитлеровцам. В донесениях германских тыловых частей содержится, например, такая информация: в деревне Рогочи (может быть, на самом деле Рогожи. — Авт.) ночью медведь сумел пробраться в сарай и задрал находившихся там двух лошадей, оставив тем самым немецких связистов, заночевавших в этом селении, «без транспорта». В другой раз жертвой шатуна стал солдат, посланный поздно вечером своим офицером на дальний конец полуразоренного села за шнапсом и закуской (вероятно, там находилось «хозяйство» провиантмейстера). Наверняка именно аромат колбасы-сала привлек внимание оказавшегося у околицы зверя. Дальнейшие события сложились для человека печально. Судя по донесению, гитлеровец успел-таки выстрелить из винтовки, но это его не спасло от нападения. Прибежавшие на шум солдаты обнаружили своего товарища мертвым, с разбитой головой. Увы, этой смертью дело не ограничилось. Оккупанты поначалу решили, что с солдатом расправился кто-то из местных жителей. Немецким командованием тогда велено было за подобные ЧП карать показательно жестко. Поэтому с рассветом гитлеровцы выгнали из домов немногочисленных остававшихся в селе крестьян — стариков, женщин ребятишек, наугад отобрали из них пять человек и расстреляли. Лишь какое-то время спустя пожилой мужик, назначенный старостой, внимательно осмотрев место происшествия, заметил на снегу в стороне от него несколько не затоптанных медвежьих следов и сообщил об этом немецкому офицеру. Таким образом, истинная картина произошедшего прояснилась, но невинно расстрелянных было уже не вернуть.

И еще пара военных эпизодов, в которых оказались замешенными «братья наши меньшие».

На рокадном грейдере в нескольких километрах от линии фронта «Виллис» с несколькими советскими офицерами налетел на неожиданно выскочившего из придорожных кустов лося. Скорость машины на ухабистой дороге была не очень большая, но все-таки джип при столкновении с сохатым оказался помят, а все находившиеся в нем «армейские» получили ушибы и ранения. (В докладной записке по этому поводу начальник штаба полка предлагает указать в их личных делах, что данные увечья получены «в боевых условиях», это давало возможность офицерам получить дополнительное денежное вознаграждение.)
А вот другой случай «зверского» ДТП. Хотя участником в нем оказалось не дикое, а домашнее животное, но последствия оказались куда серьезнее.
«Приказ о крушении поезда № 362 на перегоне Пушкино — Софрино.

7 августа 1941 г. в 22 ч. 48 мин. на перегоне Пушкино — Софрино произошло крушение вследствие наезда электропоезда № 362 на быка, который попал под первую по ходу поезда тележку головного вагона и вызвал сход ее с рельсов. При дальнейшем движении, пройдя 15 метров по шпалам, головной вагон электропоезда вышел за пределы габарита и столкнулся с вагоном следовавшего по соседнему пути воинского поезда № 917. В результате столкновения получили ранения три человека, убит один, в составах поездов № 917 и
№ 362 повреждено пять вагонов.

Бык, принадлежавший обществу «Горелая Роща» Зеленоградского поселкового совета Пушкинского района московской области, был отдан для охраны и ухода за ним гр. Бобковой А.А., которая не обеспечила должного за ним присмотра.

Приказываю:
1) Дело на гр. Бобкову за оставление быка без надзора, что привело к крушению электропоезда № 362 и воинского поезда № 917, передать следственным органам для привлечения ее к судебной ответственности.
2) Начальнику службы пути:
а) повести решительную борьбу с безнадзорным нахождением скота в полосе отчуждения железной дороги; по данному вопросу обратиться со специальным письмом в местные Советы депутатов трудящихся; б) потребовать не только от путевых обходчиков, а от всех работников пути проявления усиленной бдительности и недопущения пастьбы скота вблизи железной дороги без присмотра.
Начальник Ярославской железной дороги Овсянников.»

Александр Добровольский 18 мая 2016 в 00:00