Последняя охота последнего царя
Последняя ночь последнего царя
Документы и письма цитируемые в пьесе – подлинные.
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ РОМАНОВ (Ники, звали его в Семье) – последний русский царь.
После Февральской революции отрекся от престола и был сослан с семьей в Тобольск. После прихода к власти большевиков перевезен на Урал в Екатеринбург, где вместе с семьей продолжал содержаться под арестом.
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА РОМАНОВА (Аликс, как называли ее в семье) – последняя русская царица. Ее старшая сестра Элла – была женой Великого князя Сергея Александровича убитого бомбой террориста в 1905 году.
БОТКИН ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ – доктор. Добровольно разделил ссылку и заточение с царской семьей
ЛУКОЯНОВ ФЕДОР НИКОЛАЕВИЧ – недоучившийся студент Московского университета, профессиональный революционер, большевик (партийная кличка «товарищ Маратов»). В 1918 году – в 24 года стал председателем всей Уральской ЧК.
ЮРОВСКИЙ ЯКОВ МИХАЙЛОВИЧ профессиональный революционер, большевик, чекист. В 1918 году комендант Ипатьевского дома. (Так по имени прежнего владельца – инженера Ипатьева называли дом, где содержалась под арестом царская семья.) В 1920 году Юровский написал секретную «Записку о расстреле в Ипатьевском доме Царской семь».
1 августа 1938 года выдалось в Москве очень жарким. И только ночь принесла в расплавленный город хоть какую-то прохладу. В ту ночь в Кремлевской больнице в большой, но странно пустой палате на кровати спал единственный больной Яков Михайлович Юровский, когда приоткрылась дверь, и в темноте возник силуэт мужчины.
Он проскользнул вглубь палаты и некоторое время неподвижно сидел в темноте.
Будто почувствовав его присутствие, просыпается Юровский, приподнимается на постели – испуганно всматривается в темноту. Но никого не увидев, успокаивается, укладывается на постели. Потом вслух, будто в ночном бреду, лихорадочно начинает говорить, почти кричать:
ЮРОВСКИЙ. «Дорогие мои дети! Мне минуло шестьдесят! Так сложилось, что я вам почти ничего не рассказывал о себе, о моем детстве, о молодости». (Кричит.) Мне больно! Сестра! Сестра! «Дорогие мои! Наша семья страдала меньше от постоянного голода, чем от религиозного фанатизма отца. И мой первый протест был против религиозных, сионистских традиций. (Кричит.) Я возненавидел Бога и отцовские молитвы, как свою нищету и своих хозяев. Ваша сестра Римма сможет вспомнить отдельные эпизоды революции, царскую тюрьму». (Кричит.) Мне больно! Сестра!
Смешок мужчины из темноты.
МУЖЧИНА. Не следует так кричать. Уже поздно – и сестра спит.
ЮРОВСКИЙ. Как спит? Как она может спать? Мне нужен укол!
МУЖЧИНА. Тебе непременно сделают укол. Под утро.
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. Готовишься к смерти? Последнее письмо – детям …
ЮРОВСКИЙ. Мне больно. Кто ты?
МУЖЧИНА. Но вообще-то у тебя обычная язва… Ты здоров как бык.
ЮРОВСКИЙ. Я умираю.
МУЖЧИНА. Это правда, на рассвете ты обязательно умрешь, хотя здоров как бык.
ЮРОВСКИЙ. Откройте свет!
МУЖЧИНА. Мы не любили свет при допросах. Темнота помогает страху, а страх как ты помнишь – нужной беседе.
(Зажигает тусклый ночник)
ЮРОВСКИЙ. Какие допросы? Почему допросы?
ЮРОВСКИЙ. Я буду кричать.
МУЖЧИНА. Не будешь. Лихорадочно думаешь: «Почему нет сестры? Значит, удалили? Значит, действительно за мной пришли? Пинок под зад?»
ЮРОВСКИЙ. Что, что?
МУЖЧИНА. Надеюсь, не забыл свое образное выражение. Когда в тесном подвале ставили человека к стенке и спускали курок – надо было одновременно дать ему легонечко коленкой под зад, чтоб не забрызгал кровью гимнастерку. Много твоих знакомцев, вчерашних вождей, уже получили свой пинок под зад. Всю ночь по Москве – машины, машины. Расстреляли Сашку Белобородова. Белобородов – твой друг, вождь Красного Урала, хозяин царской семьи. Отсюда из постели в кальсонах увезли! (Смеется.) Да, в нашей Кремлевке после каждой ночи все просторнее и просторнее. В пустых палатах возлежим. Идет большая охота на всех, кто сделал нашу горькую революцию. И ты, конечно, ждешь! Особенно после того, как дочку взяли.
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. «Ваша сестра Римма может вспомнить революцию. Царскую тюрьму».
МУЖЧИНА.Только упомянуть испугался – где будет вспоминать дочь Римма царскую тюрьму? В нашей тюрьме. Перед которой та царская – санаторий. Римма – вождь комсомола, раскрасавица. Помнишь, как она звонила тебе в тот день?
ЮРОВСКИЙ. В какой день?
МУЖЧИНА. Как волновалась, а вдруг отменят убийство девушек – ее ровесниц? Или больного мальчика.
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. А в лагере с ней «поозорничают». Кстати, тоже твое словечко. Ты как-то, рассказал в тюрьме, куда свезли дочерей городской буржуазии. Ох, как озорничали с ними уголовники…
ЮРОВСКИЙ. Больно. Укол! Укол, товарищ!
МУЖЧИНА. Наконец-то! Сообразил, я – товарищ. Кстати, тоже больной товарищ. В июле всегда в больницу попадаю. Нервы шалят в июле. Ты, конечно, понял – отчего в июле?
ЮРОВСКИЙ. Был там…
МУЖЧИНА. Тоже был там. Видишь, как узнать помогаю.
ЮРОВСКИЙ. Много там было.
МУЖЧИНА. Да мало осталось. На дворе38 —ой, и вряд ли кто из нас увидит 39-й. Обо всех позаботится «великий и мудрый Усатый»
ЮРОВСКИЙ. Ты провокатор!
МУЖЧИНА. Нет, сумасшедший. Твои товарищи «пинок под зад» от него получили, а ты его Учителем звать будешь. Твою дочь в лагере, может, насиловать будут, а ты его Отцом назовешь… Нет-нет, я без иронии – так и есть! Он – наш Отец. В крови рожали мы Новый мир. Кровавый нам дан Отец. Мы просто не поняли этого тогда – в том июле, в том доме.
МУЖЧИНА. Ты помнишь, приземистый дом каменным боком спускается вниз по косогору. Окна подвальные с трудом выглядывают из-под земли. И одно окно – с решеткой. Это – окно той комнаты. Через два года после расстрела, в июле 20 —ого я опять туда приехал. В дом! В июле мука у меня начинается. Был душный вечер. Подошел к дому. Там тогда музей Революции вы устроили. В доме, где одиннадцать человек убили. Ох, какая это мудрость устроить в доме царской крови музе— горькой нашей Революции. Был вечер. Музей, конечно, закрыт… Я через забор перемахнул и пошел по саду… Блестела стеклами терраса…Террасу-то помнишь?
ЮРОВСКИЙ. Там пулемет стоял.
МУЖЧИНА. Браво! Сады благоухали, как в ту ночь. «Аромат садов» – так он записал в дневнике. Я окошечко в доме разбил – и через маленькую прихожую прошел в ту комнату. Ты помнишь ту комнату?
ЮРОВСКИЙ (усмехнулся). Я все помню, товарищ Маратов.
МУЖЧИНА. Ну вот – узнал.
ЮРОВСКИЙ. Я тебя сразу узнал. Да ты это понял.
МАРАТОВ. Она была совсем пустая, как тогда – двадцать лет назад, когда ты меня туда привел – впервые. Только теперь в пустой комнате стояли два стула – посредине.
ЮРОВСКИЙ. Да, после твоего отъезда, твоего бегства для паренька и для нее два стула поставил.
МАРАТОВ. И на всех стенах россыпи пулевых отверстий
ЮРОВСКИЙ. Метались они по комнате.
МАРАТОВ. И в коричневом полу выбоины…
МАРАТОВ. И у самого пола на обоях пятна, пятна…
ЮРОВСКИЙ. От замытой царской крови. Лужи были крови.
МАРАТОВ. А все остальное было, как тогда…Когда ты меня туда привел перед… Как тогда там была тишина и странный покой. Правда, тогда эту тишину подчеркивал стук его шагов на втором этаже. Он все ходил там наверху в их комнатах.
ЮРОВСКИЙ. Точно, была у него привычка мерить комнату гвардейским шагом. Часами ходит, ходит и о чем-то думает. МАРАТОВ. Вот в той подвальной комнате в июле 20 года я и увидел их в первый раз.
Последняя ночь последнего царя
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ ПОСЛЕДНЕГО ЦАРЯ[1]
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ РОМАНОВ (Ники) – последний русский царь. Родился в 1868 году. В 1894-м взошел на престол. В 1917 году после Февральской революции отрекся от престола, вместе с семьей был арестован и отправлен в Тобольск. После Октябрьского переворота и прихода большевиков к власти перевезен с семьей на Урал в город Екатеринбург, где в 1918 году расстрелян вместе с женой, сыном и четырьмя дочерьми.
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА РОМАНОВА (Аликс) – последняя русская царица. Родилась в 1872 году. Гессен-Дармштадтская принцесса, внучка английской королевы Виктории. В 1894 году вышла замуж за Николая Романова. В 1918 году расстреляна вместе с семьей. Ее старшая сестра Элла была замужем за дядей Николая – Великим князем Сергеем Александровичем Романовым (убит бомбой террориста в 1905 году). Элла убита в уральском городе Алапаевске в 1918 году.
БОТКИН ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ – доктор Добровольно разделил ссылку и заточение с царской семьей, вместе с ней расстрелян.
ЛУКОЯНОВ ФЕДОР НИКОЛАЕВИЧ – председатель Уральской ЧК. Родился в 1894 году. Недоучившийся студент Московского университета, профессиональный революционер, большевик (партийная кличка «товарищ Маратов»). В 1918 году, вскоре после расстрела царской семьи, в связи с тяжелым нервным заболеванием оставил навсегда работу в ЧК.
ЮРОВСКИЙ ЯКОВ МИХАЙЛОВИЧ – комендант Ипатьевского дома. Родился в 1878 году. Из бедной многодетной еврейской семьи, профессиональный революционер, большевик. В 1912 году арестован царской полицией и выслан в Екатеринбург, где работал фотографом. После Октябрьского переворота – один из руководителей ЧК в Екатеринбурге. В июле 1918 года назначен комендантом «Ипатьевского дома» (так по имени прежнего владельца – инженера Ипатьева называли дом, где содержалась под арестом и была расстреляна царская семья). В 1920 году Юровский написал секретный отчет о расстреле Романовых. Умер в 1938 году в Кремлевской больнице.
Жаркий июль 1938 года. Кремлевская больница, ночь, палата. В большой пустой палате на кровати спит больной – Яков Юровский.
Дверь открывается – и в темноте возникает силуэт вошедшего мужчины. Он проходит в глубь палаты и некоторое время сидит один в темноте. Будто почувствовав его присутствие, просыпается Юровский. Приподнимается на постели – всматривается в темноту. Никого не увидев, вновь откидывается на постели и вслух, как в ночном бреду, лихорадочно повторяет:
«Дорогие Женя и Шура. Дорогие Женя и Шура. 3 июля по новому стилю мне минет шестьдесят лет. Так сложилось, что я вам почти ничего не рассказывал о себе, о моем детстве, о молодости». (Кричит.) Мне больно! Сестра! Сестра! «Дорогие мои мальчики! Наша семья страдала меньше от постоянного голода, чем от религиозного фанатизма отца. И мой первый протест был против религиозных и сионистских традиций. Я возненавидел Бога и молитвы. (Кричит.) Я возненавидел Бога и молитвы, как свою нищету и своих хозяев. Ваша сестра Римма может вспомнить отдельные эпизоды революции, царскую тюрьму». (Кричит.) Мне больно! Сестра!
Смешок мужчины. И его голос из темноты:
– Не следует так кричать. Уже поздно – и сестра спит.
ЮРОВСКИЙ. Как спит, как она может спать? Мне нужен укол.
МУЖЧИНА. Вам непременно сделают укол. Но позже. Под утро.
ЮРОВСКИЙ. Кто вы?
МУЖЧИНА. Готовитесь к смерти? Последнее письмо детям сочиняете?
ЮРОВСКИЙ. Мне больно. Кто вы?
МУЖЧИНА. Но вообще-то у вас обычная язва. Вы здоровы как бык.
ЮРОВСКИЙ. Я умираю.
МУЖЧИНА. Действительно, вы очень скоро умрете, хотя здоровы как бык.
ЮРОВСКИЙ. Кто вы? (Молчание.) Вы врач?
МУЖЧИНА. Мы считали себя врачами. Мы ведь пришли вылечить эту планету.
ЮРОВСКИЙ. Откройте свет!
МУЖЧИНА. Мы не любили свет при допросах. Темнота способствует страху, а страх – нужной беседе. (Зажигает тусклый ночник.)
ЮРОВСКИЙ. Какие допросы? Почему допросы?
МУЖЧИНА. Не будешь. Лихорадочно думаешь: «Почему нет сестры? Значит, удалили? Значит, действительно за мной пришли? Пинок под зад?»
ЮРОВСКИЙ. Что? Что?
МУЖЧИНА. Надеюсь, ты не забыл наше образное выражение, товарищ. Когда мы ставили человека к стенке и спускали курок – надо было успеть дать ему легонечко под зад, чтобы не забрызгал кровью гимнастерку. Сколько твоих знакомцев, вчерашних вождей партии, уже получили свой пинок под зад. Всю ночь по Москве езды машины. Вчера арестовали Сашу Белобородова. Белобородов – твой друг, вождь Красного Урала, хозяин царской семьи. Из этой же Кремлевской больницы прямо из постели в кальсонах взяли. (Засмеялся.) Да, в нашей Кремлевской больнице после каждой ночи все просторнее становится. В пустых палатах лежите, кремлевские владыки. Идет большая чистка партии. идет охота на всех, кто сделал нашу революцию. нашу горькую революцию. И ты, конечно, тоже ждешь? Особенно после того, как дочь взяли.
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. Как ты пишешь в своем письме? «Моя дочь Римма может вспомнить отдельные эпизоды революции. царскую тюрьму».
Только упомянуть испугался – где может вспомнить твоя дочь Римма царскую тюрьму? В тюрьме советской. Перед которой твоя царская тюрьма – просто санаторий. Римма – вождь комсомола, любимица молодежи, красавица. Помнишь, как она звонила тебе в тот день?
ЮРОВСКИЙ. В какой день?
МУЖЧИНА. Как она волновалось тогда: а вдруг отменят убийство девочек – ее ровесниц? Или больного мальчика.
ЮРОВСКИЙ. Кто ты?
МУЖЧИНА. А в лагере с ней «поозорничают». Кстати, это твое слово. Ты как-то, смеясь, рассказал про свою выдумку: в 1918 году в тюрьме, куда ты свез дочерей городской буржуазии.
ЮРОВСКИЙ. Больно. Укол! Укол, товарищ!
МУЖЧИНА. Правильно, наконец-то сообразил, что я – товарищ. Кстати, тоже больной товарищ. В июле всегда в больницу попадаю. Нервы шалят в июле. Ты, конечно, понял – отчего в июле?
ЮРОВСКИЙ. Был там?
МУЖЧИНА. Да, я тоже был там. Видишь, как узнать помогаю.
ЮРОВСКИЙ. Много там было.
МУЖЧИНА. Но мало осталось. На дворе 1938 год, и вряд ли кто из нас увидит 39-й год. Обо всех позаботится великий, мудрый товарищ Сталин.
ЮРОВСКИЙ. Ты провокатор!
МУЖЧИНА. Нет, я сумасшедший. Товарищи твои пинок под зад от него получили, а ты его Учителем звать обязан. Твою дочь в лагере насиловать будут, а ты его Отцом звать должен. Нет, нет, я без иронии – так оно и есть: он наш Отец. В крови рожали мы Новый мир. Кровавый нам дан и Отец. Мы просто не поняли этого тогда – в том июле, в том доме.
МУЖЧИНА. Ты помнишь, приземистый дом каменным боком спускается вниз по косогору. И здесь окна полуподвальные с трудом выглядывают из-под земли. И одно окно посредине с решеткой – окно той комнаты. Через пару лет после их расстрела. тоже в июле. я опять туда приехал. В дом. В июле мука у меня начинается, и я туда еду. Был душный вечер. Подошел к дому. там тогда музей Революции устроили. В доме, где одиннадцать человек убили. Ох, какая это мудрость устроить в доме крови музей Революции – горькой нашей Революции. Был вечер. Музей уже, конечно, был закрыт. Я через забор перемахнул и пошел по саду. Блестела стеклами терраса. Помнишь?
ЮРОВСКИЙ. Там пулемет стоял.
МУЖЧИНА. Да, да. Сады благоухали, как тогда. «Аромат садов» – так он записал в своем дневнике. Из сада я и вошел. в ту комнату. Ты помнишь ту комнату»?
Юровский (усмехнулся). Я все помню, товарищ Маратов.
МУЖЧИНА. Ну вот – узнал.
ЮРОВСКИЙ. Я тебя сразу узнал.
МАРАТОВ. Окно в доме разбил – и через маленькую прихожую вошел. Она была чистая и совсем пустая, как тогда – двадцать лет назад, когда мы с тобой в ней стояли. Только теперь там было два стула – посредине.
ЮРОВСКИЙ. Это уже после твоего ухода. Я для мальчика и для нее поставил.
МАРАТОВ. И только россыпи пулевых отверстий на стенах. На всех стенах.
ЮРОВСКИЙ. Метались. по комнате.
МАРАТОВ. И в коричневом полу выбоины.
ЮРОВСКИЙ. Докалывали их.
МАРАТОВ. И у самого пола на обоях разводы и пятна.
ЮРОВСКИЙ. От замытой крови.
МАРАТОВ. А все остальное как тогда – двадцать лет назад. Как тогда там была такая тишина и странный покой. Правда, тогда эту тишину подчеркивал стук его шагов. Он все ходил там наверху в комнатах.
ЮРОВСКИЙ. Точно, у него была привычка мерить комнату гвардейским шагом. Часами ходил и о чем-то думал.
МАРАТОВ. Вот в той комнате я их и увидел. Первый раз.
МАРАТОВ. Старую парочку. Пришли и сели на эти стулья. Нет, нет, я, конечно, понимал, что это все кажется, но сидят, сидят.
ЮРОВСКИЙ. Ты действительно сумасшедший.
МАРАТОВ. Ты помнишь его: от вынужденной неподвижности он чуть располнел. Обычного среднего роста.
ЮРОВСКИЙ. Точно. Но когда мы его раздели у шахты. Я поразился его мускулам. мощный торс, а в одежде уж совсем не казался атлетом.