Охотники зашагали гуськом по берегу
Поездка на острова
Писателю-рассказчику не так-то просто выпустить книгу. Ведь далеко не все «сшитые в один переплет листы» (Владимир Даль) могут считаться книгой. Хотя расхожее представление о книге вполне соответствует определению толкового словаря. Роман — всегда книга, даже если и неудачная. В иное положение поставлены авторы малых форм, чаще всего у них выходят сборники, но случаются и книги, причем не всегда в силу заранее обдуманного намерения, хотя и так бывает. Книга у рассказчика возникает в том случае, когда составляющие ее небольшие произведения обладают общим корнем, произрастают из единого сильного чувства, некой завороженности, служат выражением одной душевной идеи, подчинившей себе целый период жизни. В противном случае получаются сборники, которые в чисто художественном отношении могут оказаться лучше книги, но актом одного большого, властного и длительного переживания не являются.
В данном случае в «один переплет» сшиты книга, идея которой содержится в самом названии «Человек из глубины пейзажа», и сборник моих новых вещей, написанных в последние годы. Название первого раздела мне подарил ныне покойный писатель, превосходный рассказчик Николай Атаров, определивший этими словами главное направление моей новеллистической работы. В начале 70-х это было исчерпывающе справедливо. Ныне Атаров уж, верно, не настаивал бы на своем определении.
Целый период жизни прошел у меня под знаком охоты и рыбалки. Богатое рыбой Плещеево озеро, великолепные охотничьи угодья Мещеры и Максатихи — вот география тогдашних лет моей жизни. Я предавался древнейшим человеческим занятиям с великой страстью, но без того губительного азарта, когда слетают все внутренние запреты и ты теряешь всякую ответственность за доверенный тебе мир животных и растений. Быть может, самозабвенной увлеченности ставило преграду то, что с самого начала я стал писать о рыбалке и охоте, то есть видел ясным взглядом и окружающее и себя самого. Это обеспечивало самоконтроль.
И тогда я пришел к твердому выводу: нигде не раскрывается человек столь исчерпывающе полно, как на природе. И до чего ж неожиданно поворачивались иные характеры — таимое в городском привычье вырывалось наружу, и человек обретал свое подлинное лицо. Наблюдать это было не менее упоительно, чем сидеть в скрадне с ружьем в руках на утренней или вечерней зорьке.
Эта тема исчерпана для меня, я перестал охотиться и рыбачить. Слишком ненаселенны стали воды и леса, при нынешней убыли дичи охота потеряла свой романтический образ, а гибнущее Плещеево озеро уже не только не дает душе созерцательного покоя. Пусть промыслами занимаются специалисты, хотя при строгом соблюдении положенных правил и ограничений спортивные охота и рыбалка вреда не принесут. Но всякое браконьерство сейчас вдвойне преступно, с ним надо беспощадно бороться. Своей книжкой я не только прощаюсь с любимыми увлечениями, но хочу еще раз напомнить, какой бережности требует хрупкий дышащий мир вокруг нас.
Во втором разделе, который я назвал «Разное о разном», чтобы подчеркнуть его неоднотемностъ и многожанровость, представлены повести, рассказы о наших днях и о прошлом, а также биографическая проза-новелла, литературный портрет, воспоминание. Эти очень разные вещи имеют прочную связь во мне самом. Мои интересы делились между настоящим и прошлым. Но как убедится читатель, современная повесть «Поездка на острова» сцеплена с историческим рассказом «Куличек-игумен» через вечный спор добра со злом; мой стойкий интерес к творческой личности находит новое для меня выражение в «Ненаписанном рассказе Сомерсета Моэма» — это как бы новелла в новелле, в рассказе-воспоминании «Ночью нет ничего страшного» и в художественном очерке о видной кипрской поэтессе. С этими вещами связан (через мысль о том, что произведение важнее творца) рассказ о дряхлом старике, видевшем великого русского актера Щепкина. Особняком стоит рассказ «В дождь» о колхозном инженере и кошмаре среднерусского бездорожья, но это продолжение той деревенской темы, которая пришла ко мне с «Председателем», потом, будто ручей, скрылась под землей и вновь пробилась наружу, извлеченная из глубины сильным жизненным впечатлением.
Прежде меня занимали творцы минувших дней: писатели, поэты, музыканты, а не шум далеких эпох. Цикл повестей и рассказов «Остров любви», составивший большой том, не был в точном смысле слова историческим. Я ведь не биографии своих героев восстанавливал, а рассматривал на их примере проблему отношения художника и общества — ту проблему, которую некогда снобистски называли «поэт и чернь». Я пытался доказать, что не только художник в долгу перед обществом, но и общество в долгу перед художником, перед каждым, кто доверчиво несет ему свое сердце. За культуру надо платить встречным движением, это не галушки гоголевского Пацюка, сами прыгавшие в рот.
Я обращался к истории не ради нее самой, а ради надвременных культурных и нравственных ценностей. И ради своих художественных целей порой допускал вольности, не считая необходимым следовать букве истории. Решать на сегодняшнем материале эти проблемы крайне затруднительно, почти невозможно: пока художник жив, неизвестно, как сложатся его отношения с обществом.
К историческому жанру я обратился впервые в рассказе «Куличек-игумен» и повести «Квасник и Буженинова». Я не играю тут с историей в беллетристические игры, точно следуя за подлинными событиями, а воображением заполняю лишь те пустоты, которые остались в картинах давних времен, оставленных нам летописцами, мемуаристами, учеными-историками.
Поясню на примере. Я не отхожу от истории ни в одной подробности жизни, вернее, жития митрополита Филиппа, в миру — Колычева, который представляется мне едва ли не самой высоконравственной фигурой Руси XII века, но трактую личность этого зиждителя, природознатца, ученого и борца с опричниной по своему разумению и не могу видеть в нем религиозного фанатика, каким он представляется иным историкам. Для меня он пантеист и моралист, и это мое неотъемлемое право писателя, ибо скудость исторических документов дает простор для интуиции.
«По зернышку» собрал я историю несчастного князя Голицына, превращенного самодурством жестокой императрицы Анны Иоанновны в придворного шута. Как я убедился, многие любители исторических романов считают, что придворный шут по кличке Квасник и его супруга шутиха Буженинова замерзли в Ледяном доме, куда их поместили после издевательской свадьбы. Ничего подобного: они спаслись, в свой час расстались с позорной службой, зажили в любви и согласии, родили сыновей, вернули себе честь и достоинство. Эта история величайшего надругательства абсолютизма над личностью поучительна тем, что доброе человеческое возвысилось над злобой всесильного, казалось бы, самовластья.
Персонажи моей повести резко отличаются от тех же персонажей известного романа И. И. Лажечникова «Ледяной дом». Один из русских писателей первой половины XVIII века, работавший в жанре исторического романа, пренебрег правдой истории в своем произведении. Возвышенная (и разумеется, вымышленная) любовь кабинет-министра Волынского к прекрасной Мариорице потребовала романтизации образа не состоявшегося временщика, безжалостного правителя, казнокрада и политического авантюриста. В силу этого все недруги Волынского представлены в романе моральными уродами. В первую очередь это относится к выдающемуся просветителю, поэту-реформатору В. К. Тредиаковскому, за что Пушкин сурово пенял Лажечникову.
В истории с Ледяным домом Василию Кирилловичу пришлось сыграть роль жалкую и неблаговидную, но был он принужден к тому бесчеловечными побоями, нанесенными ему Волынским и его присными. В моей повести эта печальная страница жизни Тредиаковского поведана без прикрас, но и без кошмарных домыслов Лажечникова. Тредиаковский был такой же жертвой самовластья, как и Голицын-Квасник.
НАРЕЧИЕ
252. Охотники зашагали гуськом по берегу, казавшемуся с воды ровным, а на деле круто забиравшему вв_ер.х..
Они шли сначала по болотистой топи, затем по мокрой, вязкой пашне, перепрыгивали, а кое-где и вброд переходили звенящие ручьи, и огонёк охотничьей базы отделялся и отделялся.
I. Встретиться послезавтра, не ждать помощи Извне, поступить несправедливо, нигде не найти, никогда не опаздывать, некогда известный футболист. (прист.)
Повернуть «вправо1 (прист.-суф.), слышаться слева (прист.-
суф.), раскалить докрасна (прист.-суф.), возвращаться засветло
(прист.-суф.), известно И5давна (прист.-суф.),ПО-ЛЄТНЄ—жаркий
(прист.-суф.), по-своему приятный (прист.-суф.), говорить по 1 прист. прист.
французски (прист.-суф.), сделать получше, чертить поаккурат-
нее, чуть-чуть не закончить, кое-как, где-либо (суф.), куда-то (суф.), откуда-нибудь (суф.).
Прибыть вовремя, отдыхать во время каникул, нырнуть «вглубь, проникнуть в глубь пустыни, стоять насмерть, смотреть вдаль, уходить в даль моря.
1) Однажды, во время ледохода на Волге, Игнат Гордеев стоял на берегу. (М. Г.) 2) По вечера—, от чая до ужина, я читал хозяевам вслух. (М. Г.) 3) Сверху, с горы, открывался великолепный вид во все стороны. 4)Слева_от_плотиньі, дожидаясь очереди, стоял на якор_ двухпалубный пассажирский т_плоход. 5) В с_р_дин_ июня солнц_ восходит рано, около ч_тыр_х часов утра.
Богатству природных форм кварца отв_ча_т разнообрази_ _го практич_ского прим_н_ния. Вм_ст_ с кр_пким з_л_ным н_ф-
ритом величайшую роль в жизни древнего человека играл кре- м_нь, одна из разновидност_й кварца.
В жестокой борьбе за жизнь человек, вынужденный добывать себе пищу охотой и защищаться от диких зверей, нашел в кремне зам_чат_льный мат_риал. Кр_м_нь, л_гко раскалывающийся на длинные пластинки с режущими краями, дал человеку острые копья и скр_бок для обработки шкур, нож и након_чник стр_лы, а в дальнейшем — топор и долото. Кремень отмечает в жизни чело- в_ка огромную эпоху — кам_нный в_к.
Но кр_м_нь — это форма, в которой кварц начал сво_ служ_ни_ ч_лов_ку. Оно продолжа_тся до настоящ_го вр_м_ни. Кварц — от_ц ст_кла. Б_з кварца н_ было бы ст_кла, этого удивит_льного мат_- риала, одного из самых зам_чат_льных изобр_т_ний ч_лов_ка.
Охотники зашагали гуськом по берегу, казавшемуся с воды ровным, а на деле круто забиравшему вверх
Разберите чем осложнено?
Осложнено причаст.оборот. и однородными членами.
Охотники зашагали гуськом по берегу, КАЗАВШЕМУСЯ С ВОДЫ ровным, а на деле круто забиравшему вверх.
Они шли сначала по болотистой топи, затем по мокрой, вяз-
кой пашне, перепрыгивали, а кое-где и вброд переходили звеня-
щие ручьи, и огонёк охотничьей базы отделялся и отделялся. Не-
бо, ещё недавно зеленоватое, потемнело. Потом сумрак земли,
возникший раньше сумрака неба, слился с ним в единую чер-
нильную темноту ночи. Идти становилось всё труднее, цепочка
спутников растянулась. Директор ушёл далеко вперёд, полковник
держался неподалёку от него.
(По Ю.Нагибину
Другие вопросы из категории
вызывали у моряков довольно скептическое отношение.
2) Ещё в первой трети XIX века морские сражения мало отличались от тех, что происходили за сто лет до этого.
3) Наряду с артиллерией появились и другие виды морского оружия.
4) Впервые паровые машины приняли участие в боевых действиях во время Крымской войны.
Печально я гляжу на наше поколенье!Его грядущее-иль пусто,иль темно,Меж тем под бременем познанья и сомненья.В бездействии состарится оно.М.Ю. Лермонтов поистине «сумрачный» гений России. Его поэзия полна безысходной грустью и разочарованием обществом. Пытаясь вообразить повседневный образ поэта, ты не сможешь представить его улыбающимся и счастливым, Ведь прочтя его произведения ты представляешь его мрачным с глубоким и пронзительным взглядом. Быть может его мрачность была вызвана ранней потерей родительской ласки, а может то, что Лермонтов не мог найти себе вторую половинку которая любила и понимала его мировоззрение. Все свои терзания души на протяжении жизни поэт отобразил в своих стихах.В стихотворении «и скучно, и грустно» написанном поэтом в 1840 году, внутреннее противоречия определены в первых и последних строках. Мотив одиночества, «красной нитью» проходящем через все произведения,подводит к септическому сознанию бренности жизни. Лермонтов как бы подводит итог всей своей жизни. Он сожалеет о том, что рядом с ним нет человека, который бы разделил его горечь:»И скучно и грустно, и некому руку подать.» В минуту душевной невзгоды. Автор ощущает как быстро бежит время, что «проходят-все лучшие годы» и он не в силах противиться судьбе. Любовь ему кажется тоже не мысленной вещью, «Любить . но кого же. на время-не стоит труда,А вечно любить невозможно!»Лирический герой ни в чем не видит счастья жизни. Переживанья героя помогают передать эпитеты: сладкий недуг, холодное вниманье, пустая и глупая шутка и риторические вопросы «Что пользы напрасно и вечно желать?» этот стих-исповедь одинокого Лермонтова.Что же натолкнуло его на такое разочарование в жизни.Как бы рассказывает, что его привело на такие мысли рядом стихов «Как часто, пестрою толпою окружен». Это произведение в основе своей имеет имеет реальные события, имевшие место в жизни поэта. Стихотворение состоит из двух частей. Первая- посвящена изображению надменных, духовно нищих людей » большого света». В «пестрой толпе» звучат «затверженные речи», «мелькают образы бездушных людей». Поэтому духовно чужды эти «приличьем стянутые маски». Отвратительны Лермонтову и лживые и неискренние отношения между мужчиной и женщиной в свете. Здесь нет настоящей любви, все решают деньги и чины. Во второй части- безмятежный мир юности поэта. А в конце произведения Лермонтов бросает вызов миру ханжества и зла. «. опомнившись, обман я узнаю. «С раннего возраста поэта в его стихах отражается одиночество и непокорство. Стихотворение «парус» он написал в 17 лет. Образы бури, моря-связываются с одиночеством, мятежными стихиями. Само слово «парус» в стихотворении употребляется всего один раз, в самом начале «Белеет парус одинокий». Речь в произведении идет об авторе. «Парус» стихотворение с глубоким подтекстом. В словах «А он, мятежный, ищет бури,Как будто в бурях есть покой!» Лермонтов говорит о переменах которых он жаждет.Также Лермонтов размышлял и о молодом поколении, и свои размышления отобразил в стихотворении «Дума». Этот стих является одним из самых мрачных произведений поэта. Автор показывает пассивность и пустоту жизни молодежи в эпоху когда борьба необходима.»Меж тем, под бременем познанья и сомненья,В бездействии состарится оно.»яркие эпитеты отображают эмоции: «тощий плод», «пришелец осиротелый», «холод тайный». Часто встречаются метафоры: «старость души», «жизнь-путь».Лермонтов проводит всю свою жизнь в духовном скитание, единственное , что успокаивает поэта- это природа. О природе поэт всегда говорил с благоговением и любовью, к примеру произведение «Когда волнуется желтеющая нива». Последняя строфа этого произведения полностью раскрывает замысел автора. В ней он признается: когда происходит общение с природой, «тогда смиряется души моей тревога, тогда расходятся морщины на челе». И именно знакомые с детства пейзажи дают Лермонтову силы жить, веря в то, что его творчество не является напрасным и в будущем будет по достоинству оценено потомками. Таким образом Лермонтов хочет донести нам всеми своими произведениями, что успокоение человек получает только у бога. Лермонтовские стихи об одиночестве навевают светлую грусть, вызывают желание понять этого великого поэта, побольше узнать о нем и, конечно же, огромное восхищение этим неповторимым талантом.
Читайте также
воду,пошарил им по дну.Поднял хобот,оглянулся на людей да как дунет! Дождь песку,град камешков осыпал стоящих на берегу людей.Весь народ бросился врассыпную.А Макс доволен.Запускает хобот в воду и поливает во все стороны. Как узнать озорника? Как подойти к нему,если по воздуху носится песок и галька?Но Дуров решился.Он смело подошёл сзади к слону и схватил его за ухо.Слон струсил и опустил хобот.Так за ухо Дуров и повёл его к берегу. Написать изложение.
уже залезает пальцами под коряги. Однако ветки за которые цыпляется его левая рука обрывается и он потеряв равновесие тотчас же падает в воду. Солнце начинает печь сильнее и тени становятся короче уходя в самых себя как будто улитки. Темно- зеленая трава прогретая солнцем начинается испускать из себя медовый запах. Совсем скоро полдень а Герасим и Любим по-прежнему барахтаются в воде.
столицы. Был август, почти середина влажного сезона, когда река так полноводна и широка, что трудно различить, где кончается русло и начинается берег с покрытыми водой рисовыми полями. В свете заходящего солнца вода отливала красным, мне показалось тогда, что это был отблеск заката. С тех пор я видел Меконг в Лаосе и Таиланде, Камбодже и Вьетнаме, с высоты и с берега; я пересекал его на лодках, на паромах и по мостам, ходил по нему на речных судах. Я узнал, что красноватый отлив его воды- это не игра закатных красок, а естественный цвет реки в самой широкой его части: материковый слой состоит здесь из красной глины, и эта глина лишает воду прозрачности. Известное всему миру имя реки- историческое недоразумение. На самом деле ее название состояло из десятка слов и начиналось с определения «Священная лунная река». Но французы, исследовавшие в XIX в. Бассейн Меконга, чаще всего слышали от местного населения «менам» и «кхонг», которые на родственных тайском и лаосском языках означало одно и то же: «река», «канал», «водоем». Сочетание этих слов было закреплено на европейских картах. (Е. Беленький. Река, русло которой проложили змеи//Гео.-№8.- 2000.- С. 22)
Вскоре вправо, на довольно крутой пригорок, привела тропа.
Пошли по ней и через полчаса оказались в сосновом лесу. Цветение coceн. Стоило
ударить палкой по сосновой ветке, как тотчас густое желтое облако окружило нас.
Медленно оседала в безветрии золотая пыльца.
Еще сегодня утром принуждённые жить в четырёх стенах,
отстоящих друг от друга не больше чем на пять метров, мы вдруг захмелели от
всего этого: от цветов, от солнца, пахнущего смолой и хвоей, oт роскошных
владений, вдруг ни за что ни про что доставшихся нам. Меня еще сдерживал
рюкзак, а Роза то убегала вперед и кричала оттуда, что попались ландыши, то
углублялась в лес и возвращалась напуганная птицей, выпорхнувшей из-под самых
ног.
Между тем впереди, сквозь деревья, сверкнула вода и вскоре
привела к большому озеру. Озеро было, можно сказать, без берегов. Шла густая
сочная трава лесной поляны, и вдруг на уровне той же травы началась вода. Как
будто лужу налило дождем. Так и думалось, что под водой тоже продолжается трава
и затопило её недавно и ненадолго. Но сквозь желтоватую воду проглядывало
плотное песчаное дно, уходившее всё глубже и глубже, делая чернее озёрную воду.
(1)Уезжая ранним утром домой я дал себе слово, что вечером обязательно вернусь на работу. (2)И все шло хорошо до того момента, когда я, покончив с суетой, забежал на исходе дня в детский сад за дочерью. (3)Дочь мне очень обрадовалась. (4)Она спускалась по лестнице и, увидев меня, вся встрепенулась, обмерла, вцепившись ручонкой в поручень, но то была моя дочь: она не рванулась ко мне, не заторопилась, а, быстро овладев собой, с нарочитой сдержанностью и неторопливостью подошла и нехотя дала себя обнять. (5)В ней выказывался характер, но я-то видел сквозь этот врожденный, но не затвердевший еще характер, каких усилий стоит ей сдерживаться и не кинуться мне на шею.
(6)— Приехал? — по-взрослому спросила она и, часто взглядывая на меня, стала торопливо одеваться.
(7)До дому было слишком близко, чтобы прогуляться, и мы мимо дома прошли на набережную. (8)Погода для конца сентября стояла совсем летняя, теплая. (9)В ту пору и на улицах было хорошо, а здесь, на набережной возле реки, тем более: тревожная и умиротворяющая власть вечного движения воды, тихие голоса, теплая, так располагающая к согласию, осиянность вечереющего дня.
(10)Мы гуляли, наверное, с час, и дочь против обыкновения почти не вынимала своей ручонки из моей руки, выдергивая ее лишь для того, чтобы показать что-то или изобразить, когда без рук не обойтись, и тут же всовывала обратно. (11)Я не мог не оценить этого: значит, и верно соскучилась.
(12)Дочь расщебеталась, разговорилась, рассказывая о садике. (13)Мне между тем подступало время собираться, и я сказал дочери, что нам пора домой.
(14)— Нет, давай еще погуляем.
(15)— Пора,— повторил я.(16)— Мне сегодня уезжать обратно.
(17)Ее ручонка дрогнула в моей руке. (18)Дочь не сказала, а пропела:
— А ты не уезжай сегодня.(19)— И добавила как окончательно решенное: — Вот.
(20)Тут бы мне и дрогнуть: это была не просто просьба, каких у детей на каждом шагу,— нет, это была мольба, высказанная сдержанно, с достоинством, но всем существом, осторожно искавшим своего законного на меня права, не знающего и не желающего знать принятых в жизни правил. (21)Вздохнув, я вспомнил данное себе утром слово и уперся:
— Понимаешь, надо. (22)Не могу.
(23)Дочь послушно дала повернуть себя к дому, перевести через улицу и вырвалась, убежала вперед. (24)Она не дождалась меня и у подъезда, как всегда в таких случаях бывало; когда я поднялся в квартиру, она уже занималась чем-то в своем углу. (25)Я стал собирать рюкзак, то и дело подходя к дочери, заговаривая с ней; она замкнулась и отвечала натянуто. (26)Всё — больше она уже не была со мной, она ушла в себя, и чем больше пытался бы я приблизиться к ней, тем дальше бы она отстранялась. (27)Жена, догадываясь, что произошло, предложила самое в этом случае разумное:
— Можно первым утренним уехать. (28)К девяти часам там.
(29)— Нет, не можно.(30)— Я разозлился оттого, что это действительно было разумно.
(31)У меня оставалась еще надежда на прощание. (32)Так уж принято среди нас: что бы ни было, а при прощании, даже самом обыденном и неопасном, будь добр оставить все обиды, правые и неправые, за спиной и проститься с необремененной душой. (33)Я собрался и подозвал дочь.
(34)— До свидания.
(35)— До свидания,— отводя глаза, сказала она как-то безразлично и ловко, голосом, который ей рано было иметь.
(36)Будто нарочно, сразу подошел трамвай, и я приехал на станцию за двадцать минут до автобуса. (37)А ведь мог бы эти двадцать минут погулять с дочерью, их бы, наверное, хватило, чтобы она не заметила спешки и ничего бы между нами не случилось.
(По В. Распутину)