Охотник будешь ты тогда когда пройдешь неоднократно
Рассказ из книги «Охота как образ жизни»
Полынья
На середине реки снег потемнел. Этот тёмный, проволглый язык тянулся от полыньи, что притягивала к себе всё внимание выкатившегося из леса охотника. Полынья была живая. Да, она двигалась, ворочалась в своих ледовых оковах, дышала, тесно вздымая не то грудь, не то спину.
Показать полностью.
Дыхание это, чёрной, тягучей воды не только виделось, его было слышно. Причём слышно не ушами, оно проникало в душу охотника каким-то неведомым путём.
Собака, выбежала следом на чистину русла и тоже упёрлась взглядом в чёрную, вздымающуюся воду. Подняла на загривке шерсть и утробно, едва различимо зарычала.
Охотник потоптался на месте, вырисовывая в снегу небольшую площадку, равную длине лыж. Собака пробралась по лыжне ближе к хозяину, аккуратно перепрыгнула на вытоптанную площадку. Усевшись на задние лапы, она выпрямила спину и застыла, не отрывая взгляда от тёмного дыхания холодной, зимней реки.
Охотник поправил панягу, поддёрнув на плечах лямки, потрепал по голове сидящую рядом собаку, шагнул в сторону дальнего берега.
— Пойдём. Нам ещё пыхтеть, да пыхтеть, а скоро уж вечерять начнёт.
Он ткнул посохом в рыхлый снег, специально проткнув его до льда, и, вытащив, поднёс нижний конец к лицу. Конец посоха был мокрым, с налипшим снегом.
— Пойдём, уже под нами вода.
С усилием вдавливая в снег лыжи, а затем с ещё большим усилием вытаскивая их на поверхность, охотник двинулся вперёд.
Рядом с собакой, всё ещё столбиком сидящей на утоптанной площадке, появилась вода. Это даже не вода была, это просто снег быстро пропитывался жидкостью и менял цвет на более тёмный.
Охотник приближался уже к берегу и взглядом искал более пологое место, где можно будет подняться, когда краем глаза заметил какое-то движение в стороне.
На краю полыньи появилась выдра. Она будто возникла из ниоткуда, осмотрелась и стала кататься по краю полыньи, счищая с шерсти воду. Каталась, изящно выгибая спину, отталкивалась всеми четырьмя лапами и, плюхнувшись в снег, прокатывалась по нему, как на санках.
Собака тоже увидела зверя. Она присела, чуть напружинилась и приготовилась к атаке.
— Нельзя-а! Нельзя-а! Закричал во всю глотку охотник и стал торопливо разворачивать лыжи в обратную сторону.
Собака, прижимаясь к снегу, стараясь спрятаться за ним, кинулась к выдре.
Охотник рвал глотку, широко размахивал посохом и бегом бежал наперерез собаке, но явно не успевал.
Выдра услышала крик, а, встав столбиком, сразу увидела охотника. Но человек был далековато, ещё не в зоне опасности, и зверёк задержался, замешкался на краю полыньи. Только в последний момент, когда собака, набрав скорость, уже подлетала вплотную, выдра моментально сгруппировалась и, будто и, не прилагая усилий, без единого всплеска, исчезла под водой.
Охотник ещё бежал, ещё кричал, надрывая простуженные связки, ещё надеялся на чудо, но уже всё понял. Понял всю безысходность.
…Собака, в пылу охотничьего азарта, в пылу страсти, не смогла погасить скорость атаки и, со всей прыти, влетела в полынью.
Какой-то дикий, не человеческий возглас вырвался из груди охотника. Он остановился, сорвал с головы шапку и с силой бросил её в снег. Стон, смешанный с матом оглашал притихшую пойму реки.
— Дура ты, дура! Ох, и дура!
Собака уже развернулась и, барахтаясь в чёрной, тягучей зимней воде, цеплялась за кромку льда, пытаясь перебороть течение. Река была горная, течение быстрое, глубина безнадёжная. Кромка льда обламывалась, крошилась под отчаянными усилиями. Из бездны уже торчали лишь широко расставленные уши, полные отчаянья и испуга глаза, молящие о помощи, иногда мелькали лапы.
Она ещё каким-то чудом удерживалась, цеплялась за кромку не то льда, не то жизни, но уже понимала, что это последние мгновения… последние. Течение всё более энергично захватывало её, подминало под лёд, радовалось своей добыче.
Охотник раскидал по сторонам рукавицы, шапку, панягу, даже ружьё где-то спряталось в снегу, сброшенное впопыхах. Повалился на колени, обхватил голову руками и мотался из стороны в сторону, ясно осознавая всю безысходность случившегося.
— Ох, и дура ты. Ох, ду-ура…
Лед под лапами снова обломился… Голова собаки совсем исчезла под водой, но мгновение спустя, она снова вынырнула, уже в конце полыньи. Каким-то невероятным усилием собака вновь ухватилась лапами за заснеженную кромку льда. Рядом шуршал и затягивался в бездну недавно обломанный лёд.
Предчувствуя неминуемый конец, собака вся извернулась, до хруста выворачивая шею, чтобы напоследок встретиться глазами с хозяином. Из глотки самопроизвольно вырвался дикий, раздирающий душу крик.
…Сколько лет? Сколько лет они уже вместе? Чёрт возьми. Сразу и не вспомнить. Вспоминалось, как он приволок за пазухой этого щенка, ещё толком не умеющего ходить на своих кривоватых, тонюсеньких ногах.
Он тогда опоздал, — добрых щенков уже расхватали, досталась эта, неприглядная, полудохленькая сучонка. Но выходил, отпоил рыбьим жиром и ножки выровнялись. Кормил без жадности, что сам ел, то и собачонке. А другой раз так и ещё ей лучший кусочек доставался. Выросла наславу. Не нарадовался потом, на охоте.
Толком и не учил ничему, сама всё знала. И белку искать стала с первой же осени, а на второй год соболя погнала наравне с взрослыми. Когда увидела что охотник, взяв другое ружьё, стал путаться по свежим следам лося, здесь же всё сообразила и, удрав куда-то вперёд, уже на второй излучине заголосила, заработала по зверю.
…Сколько же лет вместе тайгу ломали? Чёрт.… Давно уже, а сколько…
Многие охотники, приверженцы собачьей охоты, предпочитают, чтобы собака шла конкретно по какому-то виду. Может это и правильно: залает собака где-то в тайге, охотник уже знает на кого помощница работает, готовится.
А эта нет. Эта была как метла. В хорошем смысле, как метла. Если она заходила в лес, — работала всех подряд, начиная от белки и заканчивая самыми крупными представителями тайги.
Однажды берлогу с другом ковыряли, так она, как заправская медвежатница, в штаны вцепилась, по всем правилам. Не то, чтобы выручила, но помощь при добывании того медведя оказала серьёзную.
…А сколько раз у костра вместе ночь коротали? Осенние ночи для таёжника не считаются тяжелыми. И сама ночь короткая, — не успеет добрый костёр прогореть, а уже заря занимается. Другое дело зимняя ночёвка в лесу, у костра. Там уж костерком не обойдешься, там всё по серьёзу, — надью рубить приходится: одно бревно снизу, другое на него. И так нужно исхитриться уложить, и так поджечь, чтобы и горело это сооружение долго и жарко, и чтобы не развалилось. Да и то, за ночьку-то не один раз проснешься, поправишь надейку.
Собака в такие ночи всегда ложилась со спины и, прижавшись к хозяину, согревала его, как могла.
…Сколько, сколько же ей лет? Она что, уже старая? Когда же она успела состариться, как же так получилось, ведь так всё было здорово, так надёжно…
Истошный, прощальный крик собаки рванулся куда-то вверх, ударился о промороженные, безучастные стволы деревьев, выстроившихся на берегу и затих в ближних сопках.
Охотник полз на коленях к полынье. Он понимал, что подобраться к самому краю он не сможет, — лёд не выдержит его веса. И все-таки он полз. Чувствовал промокшими коленями воду, скопившуюся под снегом, видел собаку, видел глаза, полные ужаса и отчаянья.
Он на мгновение привстал, рванул на себе куртку, так, что пуговицы в испуге шарахнулись по сторонам и попрятались в снегу. Скинул куртку, лёг грудью на лыжи и, отталкиваясь о снег голыми руками, заскользил к едва заметной черновине в самом конце полыньи.
У кромки снег и лёд легко продавливались, прогибались под весом охотника, выпускали на поверхность, на лыжи потоки воды.
Уже почти скатываясь в полынью, охотник, каким-то чудом ухватил собаку за загривок и рывком перебросил через себя.
Лыжи легко покатились по подломившейся льдине, затягивая в пучину охотника. Но он, еще, когда вытаскивал собаку, почувствовал, как треснула льдина, как терялась опора. Резко отпрянув, он стал перекатываться, с живота на спину, потом снова на живот, и даже отталкивался руками о воду.
Ему удалось откатиться от полыньи. Лыжи сразу затянуло под лёд.
Собака сидела чуть в стороне и старательно вылизывала шерсть, — сушилась.
Охотник поднял куртку, стряхнул с неё снег и натянул на себя, на мокрую рубаху. Подошёл к собаке, потрепал её по голове.
— Испугалась? Прорвёмся.… Вот только без лыж теперь мы далеко не уйдём, придётся ночевать.
Он медленно бродил по снегу, собирал вещи.
Собака тряслась от холода и, след в след, шагала за охотником.
— Сколько же лет мы вместе? Когда мы только начинали, ты всегда был весёлый, ходил быстро, играл со мной, а сейчас.… Еле ноги передвигаешь…. Испугался….
Стихи об охоте
Arleg
Почетный Форумчанин
Катран
Почетный Форумчанин
Песня Высоцкого «Охота на кабанов»
ТЕНЧА
Модератор
Не моё, но наш коллега.
Скоро стихнет уж гул вертолета
Я с таежной поклажей вожусь
Ошалевшие псы от полета
Пробежавшись по краю болота
Уже лают на белку и пусть
Я таскаю в избушку свой груз
С непривычки в душе как-то грустно
От разлуки с семьей сердце тронула грусть
Но с душею своей я и сам разберусь
Чтоб на промысле не было пусто
А хозяин лесной на избушке моей
Без меня побывал видно летом
По хозяйски снял дверь и окно разорвал
Видно здесь он и прежде бывал
На стене от когтей его рваные метки
Я порядок в избушке сейчас наведу
Растоплю потихонечку печку
И за свежей водой с котелком и ведром
По заросшей тропе потихоньку пойду
На таежную тихую речку
Над избою дымок тихо сыплет снежок
Вот и чайник на печке уютно запел
На столе шкалик русской и соленый сижок
Немудреный таежный простой натюрморт
Установлен «Карат», я к столу уж хотел
Вдруг лай за окном, всполошились мои псы
Осторожно прокрался я в сени
Надрывались собаки и трещали кусты
Карабин мой в руках, но обоймы пусты
Зарядил, а у леса две рогатые тени
Хриплый лай моих псов и мельканье рогов
Вот один великан на прицеле
Выстрел гулко хлестнул тишину расколов
Я от быстрой стрельбы с непривычки оглох
Десять пуль в один миг выпуская по цели
Вот один из лосей помотав головой
По болоту вдруг косо метнулся
Псы ему в перерез, огибают дугой
Я патрон впопыхах загоняю рукой
Но сохатый внезапно споткнулся
Вот разделан трофей и накормлены псы
Отстывает шулюм и печенка дымится
Карабин у дверей и на станке часы
Ярко лампа горит и душа говорит
Не пора ли за стол мне садиться
А за окном осенний вечер, шум тайги
В трубе железной печки ветер завывает
Вся закусь на столе и полнится стакан
Но я уже и так от фарта пьян
И первый тост за промысла начало поднимаю…
Глава 11 – ОХОТА
Утром Шарик чуть не проспал. Хорошо, что дядя Фёдор будильник завёл на четыре утра.
Вокруг дома ещё темень была, но какая-то светлая. Всё – и деревья и сараи – хорошо было видно. Потому что снег был чистый, чистый, чистый.
Шарик сразу схватил фонарь в лапы и к кабаньему оврагу отправился.
Бежит он и себе под нос бормочет:
– Этот танк лохматый два раза меня на столб загонял, а я его спасать должен.
Бормотал он так, бормотал и вдруг на что-то твёрдое налетел. Это и был «танк лохматый».
Шарик ему говорит:
– Слушай, кореш! Тебе бежать надо. На тебя охотиться идут. Понял?
Кабан встал на передние ноги и сделался огромный, как самосвал. Но никуда не побежал. Шарик ему растолковывает:
– Кабаша, тебе уходить надо. В леса. Там охотники приехали с ружьями. Хотят тебя добыть. Их пятеро. Понял, кореш?
Кореш, конечно, всё понял. Он медленно так стал разворачиваться. Только совсем не в ту сторону, чтобы от охотников бежать. А совсем в другую сторону, в сторону Шарика.
Шарик ему кричит:
– Эй, эй! Ты куда поворачиваешься! Ты что, Кабаша.
А Кабаша ничего и слышать не желает. Он так медленно на Шарика развернулся и побежал. Сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Шарик кричит:
– Эй, ты, свинина, что ты делаешь? Ты что – совсем?
Только что со свинины возьмёшь? Кабан себе паровозом за Шариком летит. А клыки у него острые, и каждый размером в хороший кавказский кинжал. Видит Шарик – погибель его приближается. Кабаша ему уже в хвост дышит. Сейчас его на клыки поднимут!
Шарик как прыгнет на ближайшую берёзу. И не успел понять, как на самых её верхних ветках оказался.
Шарик кабану сверху кричит:
– Эй, ты, окорок полоумный! Вот сейчас охотники придут, из тебя шашлык сделают, а потом чучело. Спасибо тебе третьей степени!
Только свинина знать ничего не хочет. Потопталась-потопталась внизу под Шариком и ушла куда-то за горизонт.
Тем временем Матроскин собрал все ботинки, кеды и тапочки и стал Мурку и Гаврюшу из сарая выводить. Дядя Фёдор ему помогал.
– А что это Шарика нет? – спрашивает дядя Фёдор.
– Наверное, он кабана в соседний район отгоняет, – отвечает Матроскин. – Да я и без него справлюсь. Мне от Шарика мало пользы бывает. Только раздражение одно.
– А от меня тебе не бывает раздражений? – спрашивает дядя Фёдор.
– Нет, – говорит кот, – от тебя мне, дядя Фёдор, одна радость идёт.
– Значит, вместе поедем.
Сели они вдвоём на Мурку, Гаврюшу на поводок взяли и поехали.
Сначала они за околицу пошли с другой стороны деревни. Потом кругами шли. Как только Никитич в сторону леса лосей выслеживать пойдёт, он обязательно на их следы «лосевые» наткнётся.
Так и вышло. Охота началась. Первым из почты Никитич вышел. Глаза в землю опустил и к лесу направился. За ним пятеро охотников с ружьями наперевес. Один другого заспанней.
– Вот, – говорит Никитич, – вижу следы. Лось с лосихой прошли. Лось молодой, лосиха в годах.
– Будем лося стрелять, – говорят охотники. – Пожилую лосиху не будем.
– Они в рощу направились, – говорит следопыт Никитич. – Там сейчас молодой берёзы полно. Они будут её жевать.
Матроскин и дядя Фёдор в это время молодые берёзы не жевали. Они ботинки и кеды к ногам Мурки и Гаврюши привязывали. Привязали и из рощи в поле верхами направились.
– Будем рощу стрелками обставлять, – говорит Никитич. И охотников вокруг рощи повёл.
– Вот, – говорит, – я вижу, из рощи следы выходят. Не знаю, как это понять. Это, наверное, отряд пионеров по следам боевой славы ходил. Следы очень детские.
Расставил он охотников по номерам вокруг рощи, а сам стал в рожок трубить, лосей из леса выгонять. Трубит он, трубит не хуже электрички, а из рощи никто не выбегает. Только Гаврюша на его горячий призыв откликнулся: как замычит в ответ: «Му-ууууууууууууууууууууууууууу. »
– Ушли, – сказал Никитич. – Ушли наши лоси. Видно, пионеры их испугали.
– Какие пионеры? – спрашивают охотники.
– Те, которые по местам боевой славы ходят. Помните, мы видели следы детские.
– Да, сейчас пионеров развелось больше, чем лосей, – сказал один охотник. – Шагу не шагнёшь в леса. Всюду пионеры боевую славу ищут или природу спасают в виде костров.
– Никитич, что делать-то будем? – спросил другой.
– На кабана пойдём, – говорит Никитич. – Там в овраге огромный кабанище скрывается. Я вчера следы видел.
Пошли они к оврагу. По сугробчикам идут, от них пар валит. Но ничего, они идут километр за километром. Охотники народ упрямый. Один охотничий поэт так сказал:
Поймёшь охотника тогда,
Когда пройдёшь неоднократно
Надежды полный путь туда
И безнадёжный путь обратно.
Видят они – вдалеке на берёзе что-то темнеется.
– Это рысь, – говорит Никитич.
А это Шарик темнелся. Увидел он охотников и от радости даже залаял. Один охотник удивился:
– В нашей боевой газете «Красная звезда» я однажды читал, что были собаки, которые блеяли на посту. Статья эта называлась «Козобаки или собакозы». Но чтобы рыси лаяли, я такого не знаю.
– Ой, – говорит старший охотник, – да это не рысь. Это Шарик тамаросемёновский. Эй, Шарик, что ты там делаешь?
– На кабана охочусь, – отвечает Шарик.
– Давай слезай к нам.
– Нет, – говорит Шарик. – Лучше вы ко мне залезайте.
– А что – так удобнее смотреть?
– Нет, безопаснее сидеть.
– Что кабан-то, большой? – спрашивают охотники.
– Очень большой, – отвечает Шарик.
– Килограмм сто будет?
– Я думаю, пятьсот, и ещё двадцать на клыки отведите.
– Что-то мне не очень хочется охотиться, – говорит старший охотник.
– Да и нам что-то не очень, – говорят другие. – Главное: мы погуляли, воздухом подышали, пейзажи хорошие увидели. В общем, наприродились по самые уши. Пошли на почту чай пить.
Тогда Шарик к ним слез и тоже на почту отправился чай пить. Очень ему такие охотники понравились. Один Никитич недоволен был. Но он у них не главный.
А Тамара Семёновна пир охотникам устроила из их продуктов: просто объеденье. Там и суп был, и чай, и торт со шпротами. Почтальон Печкин и Иванов-оглы ей помогали.
Потом они танцы устроили и народные песни пели до утра. Шарик в таких охотников просто влюбился. Он дяде Фёдору сказал:
– Такая охота мне очень нравится. А вот ружья всякие, и флажки, и капканы я бы запретил.