Дедушкин родник (4 стр.)

Это он верно говорил — про богачей. Вот у нас староста и лавочник всю деревню в кулак зажали. У них всегда хлеба много, еще прошлогодние скирды стоят необмолоченные, в хлевах и конюшнях полно скота и лошадей. И все это нажито чужим горбом. Недаром мой отец, когда уходил в Красную Армию, сказал: «Иду воевать за Советскую власть против богачей-мироедов».

— Скорей бы поправиться да снова в бой, — говорил Григорьев.

— Дядя Ваня, возьмите нас с собой на фронт, — просили мы его.

Он только смеялся в ответ.

— Возьмите! — не отставали мы.

— Где ты носишься с утра до ночи? — сердилась мама. — Ни за Анисьей не приглядишь, ни по дому не поможешь. Дождешься у меня.

Попадало дома и Семке.

Чтобы задобрить матерей, мы с ним, встав утром пораньше, отправлялись на рыбалку. С реки мы никогда не возвращались без улова, так что матери были довольны. Днем же мы старательно помогали им по хозяйству, а ближе к вечеру, прихватив какой-нибудь еды, бежали к Григорьеву и сидели с ним, пока не начинало смеркаться.

Но тут подошла новая беда: мама заметила, что исчезают яйца.

— Неужто кошка или вороны в курятник повадились? — говорила она. — Надо будет последить.

Кроме того, я каждый день отрезал для Григорьева по большому куску хлеба, и как-то раз мама спросила:

— Что это ты на свою рыбалку столько хлеба таскаешь?

— Рыбу надо прикармливать.

— Хлеб-то уж на исходе, — пожаловалась она.

И верно, жизнь при белых с каждым днем становилась тяжелей. Богачи, как при царе, чувствовали себя полными хозяевами. Белые почти дочиста обобрали деревню: вывезли хлеб, масло и шерсть, свели со двора скотину. Скажет кто слово против, его хватали и отправляли в Можгу, где помещался их штаб.

Многие мужики, не вытерпев притеснений, тайком уходили к красным.

Я и Семка тоже решили податься к красным. Григорьев уже поправился и однажды сказал нам, что завтра уйдет искать своих.

Утром, когда мама пошла по воду, я надел чистую рубаху и новые лапти, натянул на голову картуз. Закинув за спину котомку, я сказал Анисье:

— Прощай, сестренка, ухожу далеко, иду сражаться с белыми.

Анисья смотрит на меня и молчит. Ничего-то она еще не понимает!

Поцеловал я сестренку, огляделся вокруг:

— Прощай, родной дом!

Тут я увидел в окно маму с ведрами и кинулся к двери. Пока мама подходила к воротам, я был уже за огородом.

Семка, как мы и условились, ждал меня на опушке леса.

Пришли мы с ним к шалашу — пусто! Григорьев ушел, не дождавшись нас. Семка скинул с себя котомку, повалился на солому и заплакал от обиды.

— Погоди реветь, — сказал я, — смотри-ка, на пеньке какая-то бумажка. — И я прочел, что было на ней написано крупными буквами: — «Не сердитесь, друзья, мне пора уходить. Вы ребята хорошие и смышленые, должны понять. Будьте здоровы, до новой встречи!»

Эта записка нас немного утешила. Было приятно, что Григорьев назвал нас друзьями. Если правду сказать, мы оба очень привязались к нему, и теперь, когда не стало его интересных рассказов, не стало тайны и опасности, мы заскучали.

Встанешь утром, подметешь избу, натаскаешь воды, повозишься с Анисьей. Потом придет Семка, притащит своего четырехлетнего братишку, поиграем во дворе. Тоска зеленая…

Но вот по деревне разнеслась весть: белые отступают! Обрывают телефонные провода, забирают лошадей и телеги. А через Валу мост сожгли.

Мужики стали прятать своих коняг, и мы с мамой спрятали своего пегаша за снопами в сарае.

Я поливал на огороде капусту, когда примчался Семка:

Мы бросились к воротам.

Серединой улицы строем шли красноармейцы. Жители радостно их приветствовали, мы, мальчишки, пристроились сзади и под музыку прошагали через всю деревню.

Потом я пошел домой — и Семка со мною. Глядим, у нас полна изба народу. Все в красноармейской форме, сидят за столом, а мама, веселая, подает им еду.

Мы смущенно остановились у порога, вдруг слышу:

Я бросился к отцу и повис у него на шее. Он крепко обнял меня, спросил:

— И я неплохо. Вот турнули Колчака из удмуртских лесов, скоро совсем свернем ему шею. Тогда заживем еще лучше.

В это время один из красноармейцев вышел из-за стола.

— Дядя Ваня! — воскликнули мы с моим другом в один голос.

Григорьев пожал нам руки:

— Вот мы и свиделись, ребята! — Потом он сказал своим товарищам: — Эти мальчишки спасли мне жизнь.

И он рассказал, как мы выхаживали его в лесу.

Все слушали и смотрели на нас с добрыми улыбками.

Когда красноармейцы собрались уходить, Григорьев достал из вещевого мешка небольшую гармошку.

— Ребята, держите на память!

Прощаясь со мной, отец сказал:

— Помогай матери, сынок. Осенью пойдешь учиться в школу. Скоро прогоним всех врагов, начнем строить новую, счастливую жизнь. А для новой жизни нужны будут грамотные люди. — Он привлек к себе меня и Семку: — А за спасение нашего товарища спасибо.

Красноармейцы ушли. В деревне стало тихо.

Семка и я быстро выучились играть на гармошке. Часто соседи просили:

— Сыграйте-ка, ребята, на вашей красноармейской гармошке!

И мы никогда не отказывали, играли.

Степан Широбоков
НЕОБЫКНОВЕННАЯ РЫБАЛКА

Безоблачный летний вечер. Солнце вот-вот сядет. За хлебным полем серебрится Чепца. Вокруг тихо, ни ветерка.

По узкой извилистой тропинке через поле шагают к реке три друга: Петя, Володя и Коля. Высокая рожь скрывает их с головой, со стороны виднеются только три удилища.

Коля, самый маленький из друзей, идет последним. Чтобы не отставать от них, он часто-часто перебирает босыми ногами.

— Знаешь, Володя, какая рыбина у меня в прошлый раз клюнула! — говорит Коля. — Даже леска лопнула!

— Небось гнилая была, вот и лопнула, — подтрунивает над ним Володя.

— Как это гнилая? — возмущается Коля. — Хорошая была леска, почти новая.

— Ну, значит, за корягу зацепилась, тащить корягу — тут никакая леска не выдержит.

— При чем тут коряга? Да ты у Петьки спроси, он видел. Ну, скажи, скажи, Петька, ведь правда же: была рыбина килограммов на пять, не меньше? Скажи!

— Не пойманная не в счет, — отзывается Петя. — Вот поглядим, какую ты нынче поймаешь.

— Вот такую! Коля как можно шире разводит руки. — Может, сазан попадется.

— Хвались, хвались… Ерша или пескаря бы выудил — и то хорошо. А сазан тебя в реку утащит, ты вон какой маленький…

Тропинка вильнула раз, другой, и ребята вышли к реке, неподалеку от того места, где строили новый мост. Плотники уже разошлись по домам, возле свежеошкуренных бревен и штабелей досок виднелась одинокая фигура сторожа.

— Дедушка! — крикнул Петя и помахал рукой.

Василий Григорьевич, Петин дедушка, раньше был кузнецом. Но и теперь, состарившись, не хочет лежать на печи, трудится но мере сил. Годы и заботы посеребрили его бороду, глубокими морщинами изрезали лицо. Но веселый огонек в глазах молодит Василия Григорьевича.

Ребята очень любят старика. Он всегда смотрит на них с доброй улыбкой, охотно с ними разговаривает; летом помогает наладить удочки, зимой мастерит им лыжи и санки.

Василий Григорьевич поглядел на ребят, улыбнулся:

— Рыбаки пожаловали! Что-то вы, ребятишки, припозднились. Рыба уже спать легла.

— Мы с ночевкой, — сказал Петя. — Удить утром станем.

— Это другое дело. Пойдемте к костру, у меня как раз уха поспела, я давеча порыбачил маленько.

Яркие языки огня плясали под котелком.

Дед попробовал уху.

Он снял котелок, поставил на землю. Из шалаша принес ложки.

— Подсаживайтесь, ребятки, поближе, не стесняйтесь.

Ребята не стеснялись. Котелок быстро опустел. Пока закипал чайник, разговаривали. Конечно же, о делах рыбацких.

— Взять, к примеру, ерша, — говорил старик, попыхивая трубкой. — Жадный, прожорливый. Наживку так заглотнет, что потом его с крючка еле снимешь. Мелкая рыбешка, костлявая. Зато нет слаще ухи, чем из ершей.

— Дедушка, Володя говорит, что рыбу можно ловить на пареный овес, на пшеницу и даже на вареный горох, — сказал Петя. — Это правда?

— Правда. И на хлебный мякиш ловят, и на манку. Только все это надо приготовить умеючи, чтобы приманка хорошо держалась на крючке.

— А на что пойдет сазан? — спросил Коля.

— Сазан? — дед удивленно поднял брови. — Уж вы не сазана ли надумали взять?

— Сазан лучше всего идет на белого подкорника, который в старых пнях водится. Только сазана взять не так-то легко. Силач! Он не всякому даже опытному рыбаку дается.

Увидев огорченные лица ребят, Василий Григорьевич сказал:

— Да не вешайте нос! На рыбалке чего-чего не случается! Может, повезет вам. Видите вон ту высокую ольху на берегу? Под нею — омут, на зорьке попытайте там счастья. Только помните: силища у сазана большая, да и весу в нем — не один килограмм. Через голову не перекинешь — не ерш. Долго на крючке водить надо, покуда не уморится. Тогда уж тащи. Да у вас лески-то подходящие, выдержат?

— Вот, дедушка, сам посмотри. Крепкие!

Василий Григорьевич взял в руки леску, подергал ее, пробуя на прочность.

— Подходяще. На такой леске быка за рога можно вытащить. Ну что ж, значит, утром станем завтракать сазаном, так я понимаю?

— Нет, — сказал Коля, — мы сазана есть не будем.

Необыкновенная рыбалка степан широбоков

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 271 351
• КНИГИ 634 934
• СЕРИИ 24 020
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 597 602

Отец поднялся затемно, запряг лошадь, потом разбудил Сему:

— Сынок, я в лес еду, надо дрова с делянки вывезти.

— А почему так рано едешь?

— Днем на дороге уже весна хозяйничает, лошадь проваливается на каждом шагу. А ты, сынок, покуда я езжу, сбрось-ка снег с амбара.

Сема вышел во двор. Со всех сторон слышится: кап-кап-кап. Это прозрачными слезинками падает с крыши капель.

Во дворах кудахчут куры, роются в осевшем снегу, торопят весну, а она и так уже не за горами.

Сема взял деревянную лопату, по высокой приставной лестнице забрался на амбар.

За зиму на крышу навалило много снега.

«Да тут работы — за день не управиться! — подумал Сема. — Вот если бы помог кто! Да и скучно одному: ни поболтать, ни посмеяться, так и язык к нёбу присохнет. С какой стороны ни взгляни, а работать в одиночку — никакого интересу».

Сема скинул вниз две-три лопаты снега, потом влез на конек крыши, огляделся.

Как хорошо! Небо синее-синее, а снег такой белый, что глазам больно на него смотреть. Все вокруг залито ярким солнечным светом.

Сема загородил рукой глаза от солнца, поглядел вдоль деревни.

Оказывается, не только он сгребает снег, Вон Ефим с лопатой на крыше, вон Вася, вон Гришка.

«Если бы всем вместе собраться, мы бы в два счета управились», — подумал Сема и крикнул:

— Ефи-им! Давай вместе снег кидать!

Ефиму, как видно, тоже скучно одному, он охотно отзывается:

— Давай! С кого начнем?

— Иди сперва ко мне. У нас крыша прохудилась, вода в амбар течет.

— Сейчас приду, только у матери спрошусь. Может, Ваську с Гришкой позвать?

Вскоре пришли Ефим и Вася.

— А Гришка что же? — спросил Сема. — Не придет?

— Его отец не пустил, — ответил Вася. — Говорит: «Соберетесь вместе, пойдет у вас одно баловство, а не работа».

— Вась, а тебя отец отпустил? — спросил Сема. — Или ты не спросился.

— Спросился. Отец сказал: «Ступай, сынок, вместе трудиться легче и веселее».

Закипела работа. Мальчики тремя лопатами прорезают снежные пласты с трех сторон и, дружно навалившись, сталкивают снег по скату крыши вниз. Толстый пласт тяжело обрушивается на землю: бух-ух!

Щеки у ребят разгорелись, глаза задорно сверкают.

И вот уже крыша чистая. На последний пласт снега Ефим с Васей уселись, как на санки, а Сема поднатужился и подтолкнул их. Друзья с визгом заскользили по крыше и ухнули в сугроб.

— Хорошо? — кричит сверху Сема.

Мальчики со смехом и шутками отряхнулись от снега и пошли к Ефиму. Его дедушка, увидев ребят, спросил:

— Уже управились? Ну, молодцы, ничего не скажешь.

А отец Ефима вынес из сарая широкую лопату и сказал:

— С такой лопатой вам будет сподручнее, вот увидите.

Ребята, не мешкая, поднялись на заснеженную крышу, и вновь закипела веселая, дружная работа.

Однажды я услышал, как в соседском дворе раздались выстрелы, а потом — смех.

Я подбежал к забору, глянул в щель.

Вижу, стоит посреди двора мой сосед дядя Макар и его дочка Олена. Дядя Макар, босой, без шапки, вертит в руках длинностволку и говорит кому-то, кого мне в щель не видать:

— Комсомольцу это не к лицу. Или на Олену загляделся?

Олена покраснела, отвернулась:

— Да ну тебя, отец!

Тут я увидел Семи. Стоит в сторонке, повесил голову, острым своим подбородком в грудь уперся.

Взяло меня любопытство, пошел я к соседу и только тогда понял, в чем дело: оказывается, Семи стрелял в цель.

К стене сарая прицеплен бумажный лист с нарисованным кругом — мишень.

— Два раза стрелял, и оба — мимо! — встряхивая лохматой головой, возмущался дядя Макар. Он сунул ружье чуть ли не в нос смущенному парню: — На, стрельни еще раз. Ну, если опять промажешь — гляди у меня.

Олена мне давно нравится, поэтому я порадовался, что ее отец бранит Семи — моего соперника.

Семи побледнел от волнения, руки у него задрожали.

— Кур ты, что ли, воровал, чего у тебя руки трясутся? — Дядя Макар вложил ружье в ладони парня, сам приподнял ему ствол до нужной высоты. — Целься хорошенько! Прицелился? Ну вот, теперь жми на спуск.

Бах! — выстрел разорвал воздух, отозвался эхом далеко в лесу.

Я подбежал к мишени, радостно крикнул:

«Почему же я так радуюсь его неудаче? — подумал я и сам себе ответил: — Из-за Олены…»

Вдруг дядя Макар приказал:

— Семи, подай скорее ружье, сейчас я их обоих достану.

Над двором кружили два ястреба, высматривая цыплят.

Дядя Макар прицелился, выстрелил раз, другой — и оба хищника замертво упали к его ногам.

Дядя Макар довольно улыбнулся:

— Видали? Вот как надо! Я в молодости, чтоб не портить шкурку, белку в глаз бил. А вы. Тьфу! — плюнул он в сердцах.

Во мне закипела обида.

«Неужели мы такие уж никчемные?» — подумал я, а вслух сказал:

— Дай-ка и мне разок пальнуть.

Небрежным жестом взял ружье. Сердце мое колотилось.

Семи впился в меня взглядом — небось ему хочется, чтобы я тоже промазал.

Я расставил ноги, расправил грудь, прищурил глаз. Мельком глянул на дядю Макара. Он головой качает, усмехается, не верит, что попаду. А Олена смотрит на меня с надеждой. Это придало мне духу.

Бах! — прикладом шибануло в плечо.

Сломя голову я кинулся к мишени. Эх, ушла моя пуля на два вершка в сторону!

— Растяпа! — Дядя Макар так хватил меня ладонью по спине, что едва хребет не переломил. — А еще комсомолец!

Вот стыдоба! И Олене, наверно, стыдно за меня — покраснела, что твой снегирь.

Даже не помню, как отдал ружье. Теперь и я повесил голову на манер Семи, а сам хоронюсь за него, подальше от глаз дяди Макара.

— Стрелять надо метко, — говорит дядя Макар, поглаживая густую черную бороду. — Не знаете, что ли? Капиталисты войну затевают! Вы, ребята, каждый час должны быть готовы к бою. А вот послушайте, как я с белыми в гражданскую воевал.

Он оперся на ружье, прокашлялся и начал рассказ.

— Было это в восемнадцатом году, когда Колчак воевал против Советской власти. Врешь, говорю, ничего у вас, беляки, не выйдет! И подался я в красные партизаны.

Однажды с отрядом человек в пятьдесят засели мы в лесу, ждали обоз белых с боеприпасами, а его все нет.

Послали меня в разведку. Взял я с собой карабин. В стрельбе я тогда уже, можно сказать, собаку съел, да вот беда: патронов у нас в отряде было маловато, выдали мне всего семь штук.

Пробираюсь сторожко. Кругом дебри, чащобы темные. Деревья стоят тихо, как будто притаились. Старики недаром говорили: «Лес — с ушами, поле — с глазами». Если неумело ходить, треск валежника за версту будет слышен. Но я-то в лесу вырос, по бедности все время охотиться приходилось, в молодые годы, бывало, за белкой с дерева на дерево перепрыгивал… Иду как надо, ни одна веточка под ногой не хрустнет.

Снег в те поры уже выпал, но в лесу его было еще совсем мало. Зато когда между деревьями показалось поле — оно было как одеялом покрыто снегом.

«Вот бы тут, на краю поля, беляков подкараулить, — подумал я. — Залечь в лесу и косить их, как траву. Конечно, с одним карабином не много сделаешь. Эх, сюда бы пулемет. »

Только я вышел на поле, гляжу — вдоль опушки шагают белые. Они меня сразу заметили.

«Ну, — думаю, — пропал!» Я прыгнул обратно в лес, они — за мной. «Окружай его!» — кричат. Я бегу, как лось, только сучья под ногами трещат.

… Отбежал немного, остановился. Подумал о своих товарищах. Если сейчас начнется перестрелка, белых много набежит, пойдут по моему следу, обнаружат отряд. Нет, надо их тут, подальше от отряда, задержать.