«Война и мир» Читаем роман. Русский танец Наташи
Лев Толстой Война и мир
Русский танец Наташи
Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
— Что же вы не служите, дядюшка?
— Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит.. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой-нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
— Это у меня мой Митька кучер. Я ему купил хорошую балалайку, люблю, — сказал дядюшка.
— Как хорошо, право отлично, — сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
— Как отлично? — с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат.
— Не отлично, а это прелесть, что такое! — Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
— Вот в этом колене не то делает, — вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. — Тут рассыпать надо — чистое дело марш — рассыпать.
— А вы разве умеете? — спросила Наташа. — Дядюшка не отвечая улыбнулся.
— Посмотри-ка, Анисьюшка, что струны-то целы что ль, на гитаре-то? Давно уж в руки не брал, — чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у-ли-и-ице мостовой.
В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало все существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически-твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть-чуть что-то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что-то.
— Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, — закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. — Николенька, Николенька! — говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из-за ней еще другие лица. «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
— Ну, ну, голубчик, дядюшка, — таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, — один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
— Ну, племянница! — крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
Рейтинг работы: 17
Количество отзывов: 4
Количество сообщений: 4
Количество просмотров: 11796
© 09.12.2015г. Виктор Астраханцев
Свидетельство о публикации: izba-2015-1512703
Татьяна, вы очень добры по отношению ко мне и моим попыткам прочесть страницы Льва Толстого.
А ваши слова настолько полны тепла, что мне теперь открылось, почему зима до сих пор никак
не войдет в свой привычный режим, и кто не позволяет ей это сделать.
Спасибо, что продлили мои воспоминания о теплых днях и раскрыли перспективу на ближайшее время,
которая читается в каждом вашем слове.
Поздравляю с наступлением Нового года, и пусть все его суровые времена и острые ледяные ребра
не дотянутся до вас, и да пусть исполнятся ваши надежды и мечты.
Очень рад тому, что вы выслушали все мои отрывки из Толстого.
Поздравляю вас с наступающим Новым годом и желаю успехов в творчестве
Танец Наташи Ростовой у дядюшки в романе «Война и мир», сцена пляски, текст, эпизод, фрагмент
 |
| Наташа у дядюшки. Фильм «Война и мир» 1967 г. |
Танец Наташи Ростовой у дядюшки является одним из множества ярких эпизодов в романе «Война и мир» Льва Толстого.
Танец Наташи Ростовой у дядюшки в романе «Война и мир», сцена пляски (текст, эпизод, фрагмент)
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из-за ней еще другие лица. «За холодной ключевой, кричит девица, постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
— Ну, ну, голубчик, дядюшка, — таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, — один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
— Ну, племянница! — крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшею аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движенье плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что он a не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, чтó было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
— Ну, графинечка — чистое дело марш! — радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. — Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, — чистое дело марш.
— Уж выбран, — сказал улыбаясь Николай.
— О? — сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливою улыбкой утвердительно кивнула головой.
— Еще какой! — сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. «Чтó значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь?» подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. «Не думать, не сметь думать об этом», сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что-нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша Выпадала хороша.
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне всё значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев — так только, для складу. От этого-то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и очень беспокоились, как сказал посланный.
Это был текст фрагмента с танцем Наташи Ростовой у дядюшки в романе «Война и мир» Толстого, сцена пляски (эпизод, фрагмент).
Наташа Ростова у Дядюшки
Сцена, когда после охоты Наташа с Николаем и Петей
поехали к дядюшке, дает новые штрихи к портрету Наташи,
рисует ее с новой, неожиданной стороны.
Мы видим ее здесь счастливой, полной надежд на скорую
встречу с Болконским.
Дядюшка был небогат, но в его доме было уютно, может быть,
потому, что хозяйством занималась Анисья Федоровна,
экономка.
Приветливо и ласково глядя на гостей, она принесла угощенье,
которое «отзывалось сочностью, чистотой, белизной и
приятной улыбкой».
Все было очень вкусно, и Наташе было жаль только, что Петя
спит, а ее попытки разбудить его бесполезны.
«Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой
для нее обстановке, что она только боялась, что слишком
скоро за ней приедут дрожки».
Наташа была восхищена звуками балалайки,
раздававшимися из коридора. Она даже вышла туда, чтобы
лучше их слышать:» Ей так же, как грибки, мед и наливки
дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня
казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести».
Но когда заиграл на гитаре сам дядюшка, восторгу Наташи
не было предела:» Прелесть, прелесть, дядюшка! Еще, еще!»
И она обняла дядюшку и поцеловала его.
Ее душа, жаждавшая новых впечатлений, впитывала в себя
все прекрасное, что встречалось ей в жизни.
Центральным местом эпизода стала пляска Наташи.
Дядюшка предлагает ей сплясать, и Наташа, переполненная
радостью, не только не заставляет себя упрашивать,
как это сделала бы любая другая светская барышня,
но тут же «сбросила с себя платок, который был накинут
на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки,
сделала движенье плечами и стала».
Николай, глядя на сестру, немного боится, что она сделает
что-то не так. Но этот страх скоро прошел, потому что Наташа,
русская духом, прекрасно чувствовала и знала, что надо делать.
«Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха,
которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная
эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда она взяла
эти приемы, которые pas de chale давно бы должны
были вытеснить? Но дух и приемы были те самые,
неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал
от нее дядюшка».
Пляска Наташи восхищает всех, кто ее видит, потому что
Наташа неразрывно связана с жизнью народа,
она естественна и проста, как народ:
«Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это
сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала
ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех
прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную,
такую чужую ей, в шелку и бархате воспитанную графиню,
которая умела понять все то, что было и в Анисье,
и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком
русском человеке».
В этом эпизоде мы видим все очарование души Наташи,
ее детскую непосредственность, естественность, простоту,
ее открытость и доверчивость, и за нее становится страшно,
потому что ей только еще предстоит встретиться
с обманом и предательством, и никогда уже ей не
испытать тот душевный подъем, который приносил радость
не только ей, но и всем окружающим ее людям.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала
вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она
дышала — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух,
откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были
вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые,
русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась
торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было
Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они
уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что
Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок,
сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую
ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то,
что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком
русском человеке.