Медведь отомстил охотнику после смерти
Охота полна неожиданностей. Этот ток, доставшийся мне от знакомого деда, по возрасту оставившего охотничий промысел, я уже пару лет не посещал. Хотя добираться до него просто: выходишь посреди тайги из междугороднего автобуса и пешком десяток километров в сторону.
Помню все до мелочей: маленькая уютная зимовьюшка, а рядом, по сосновому хребту, огромный ток под три десятка петухов.
Солонец зверовой тоже рядом; дедушка наказывал соль не лениться затаскивать, чтобы хорошо ходили.
Соль я носил, но ни разу так и не посидел (все времени не хватало), глухарей же иногда проведывал.
В такую даль меньше чем на две зорьки забираться смысла не было: день на заезд и заход, две зорьки и день на выезд. Но это не проблема.
В те годы любая машина подбирала голосующего на дороге. Тока́ для охоты у меня и ближе имелись, но на этот тянуло бой глухариный увидеть. Здесь у всех добытых петухов брови разбитыми оказались, а на телах и сгибах крыльев кровоподтеки имелись.
Грохот схваток могучих птиц я каждое утро слышал, но всегда за пределами поля зрения. В эти майские праздники надеялся в конце концов увидеть процесс поединка. Соли тоже прихватил, чтобы звери на браконьерские солонцы не ходили и не рисковали.
На подходе к току начались неожиданности. Хребет сосновый оказался лысым, вековой бор зимой срубили и вывезли. А от зимовья даже следа не осталось: прямо на его месте лес перед вывозкой складировали, вся земля гусеницами ободрана до гравия. Тоска зеленая!
На палубу вышел, а палубы нет… Но солонец уцелел, весь был в свежих следах и шерсти активно линяющих изюбрей. И не удивительно. Снег уже сошел, медуница цветет, звери с сухих зимних кормов на свежие переходят.
Рядом нашелся и токовой помет глухарей, но немного. Ясно, что надо на солонце ночевать (ведь зимовья нет), а заодно вечером послушать, куда глухари садятся. Если сильно похолодает, на вырубке дров море, костер и ночью можно сделать.
На вечерней зорьке вальдшнепы тянули, как будто их из мешка сыпали. Сначала считал, но на третьем десятке сбился и просто слушал. А они тянули и тянули, и по одному, и парами. Наверное, почва на вырубке хорошо прогрелась, что и собрало здесь эту благодать.
В поздних сумерках услышал шум посадки всего двух глухарей. Интересно, а остальные где сейчас? Ясно, что глухариной драки завтра утром не увижу. А такой ток был!
Одновременно с темнотой пошли изюбри, по одному и парами, только самки. Женский день! Сидьбы на солонце не было, я ниже поеди в чаще за валежиной толстой устроился, мой запах вниз по ключу тянуло, а звери со склона спускались.
На солонце их силуэты четко проецировались на фоне неба всего в 12 метрах. Приходили изюбрихи смело, с хорошо слышным стуком копыт по утоптанным до гравия тропам. Две одиночки и две пары, в одном случае матка с прошлогодком, в другом — обе одного размера.
С полной темнотой наступила тишина. Неожиданно похолодало. Стрелять я никого, кроме глухаря, не собирался, но СКС к ночи приготовил. Полоска тоненькая бересты — на основание мушки, а сбоку, напротив затвора, фонарик, чтобы вперед светил и заодно целик с мушкой освещал.
Сильных компактных фонарей тогда еще не было, а свой «Кабан» на восьми плоских батарейках я в этот поход из-за веса не взял. На солонец и пантачи крупные ходили, место непуганое. Но сюда можно и позже наведаться, когда панты у них подрастут, а в эту первомайскую ночь они наверняка были не выше ушей. То есть хватит мерзнуть, пора уходить и костер делать.
Но уйти я не успел, неожиданности продолжились. Послышались шаги приближающегося зверя. Стука копыт нет, но гравий под тяжелой лапой хрустит. Ясно, что лапы эти мягкие, с большими когтями. Этого нам не хватало! Ходят тут всякие, причем прямо к солонцу.
Это же охотник, изюбрих беременных пасет, ждет момента, когда рожать будут! Таких бить надо, чтобы моих зверей не обижали.
Да и дорога появилась рядом, а на ключе наледь не растаяла, то есть ничего не пропадет. Весеннюю медвежатину мужики хвалили за вкус, можно проверить. Короче, сегодня охота на медведя! А он не маленький, скорее наоборот: вон какой горб на спине! А мелких рядом не видно и не слышно, наверняка кобель.
Дикие животные защищают себя от внутренних паразитов, употребляя в пищу травы, кору, ягоды, смолу деревьев. В борьбе с нательными вредителями купаются в золе кострищ, погружаются в муравейники, которые особенно жалуют медведи после зимней спячки. Избавиться от блох помогают водные процедуры: лисы выгрызают комок своей шерсти и, держа его в пасти, погружаются в воду задом. Блохи движутся к сухим участкам тела, к голове. Погружая голову, животное выпускает из пасти комок шерсти с паразитами. Этот метод позволяет одномоментно избавится от блох.ФОТО SHUTTERSTOCK
Медведь останавливается в просвете между деревьями и шумно сопит, а его голова постоянно двигается. Значит, по сердцу надо бить.Включенный фонарик освещает мушку в прорези целика, замершую на нужной точке медвежьего силуэта.
Мягкое движение пальца, вспышка выстрела, медвежий рев. Время растягивается до бесконечности, над целиком — горящие в свете фонарика глаза, и они приближаются, значит, ко мне прыгает. Еще выстрел! Рев как выключили. Зверь катается и вертится волчком всего в пяти метрах, но за кустом.
Три выстрела подряд, все вроде в голову, зверь замирает. На спине лежит, а лапы во все стороны торчат, в такой позе мертвыми не прикидываются. Можно перекурить и осмотреть добычу. Вроде получилось, но даже полуоболочка тяжелая медведя не свалила сразу.
Правду про это ружье говорят, что оно для зверя весом до 80 килограммов. Убедившись, что медведь мертв, вскрыл ему брюхо и вставил распорку. Надо спать, а разделкой утром с рассвета займусь.
Оказалось, что первым выстрелом я сердце ему хорошо задел и два ребра сломал, а сплющенная пуля нашлась под шкурой другого бока. Вторая, встречная, попала в язык раскрытой пасти и на лопатке остановилась, проломив треть ее плоскости.
В голову два попадания: одна пуля скользнула под шкурой, вторая куда надо пришла, на выходе затылочную мыщелку разбила. А один выстрел через куст дал рикошет мимо медведя. Желчный пузырь почти пустой, желудок наполнен муравьями. Вот на них-то он желчь и разогнал.
Сала наружного вообще нет, но мясо не худое и пахнет приятно. А шкура как хороша! Двухметровая, ярко-шоколадная, без признаков линьки.
К вечерней зорьке мясо лежало в ямке наледи, заботливо укрытое лапником, а шкура обезжирена на тополевой колоде. За день она хорошо подсохла, можно сразу выносить. Мясо потом заберем — есть кого на вывозку позвать.
Вечерняя попытка поиска тока на краю вырубки за хребтом дала отрицательный результат: ни один не прилетел. Зато вальдшнепы опять вереницей шли, без счета. Придется место бросать, главная его привлекательность в виде тока и зимовья утрачена. А соль надо возить, может, и соберусь когда на солонец этот.
Ночевать я устроился у костра на шкуре. Почки медведя, запеченные как шашлык, оказались очень вкусными. После сытного ужина заснул сразу, как провалился. А ночью проснулся от резкой жгучей боли. Подумал, что к костру слишком близко лег.
Но оказалось, что это не угольки на меня летят, а медвежьи блохи кусают. Они в огромном количестве на светлой поверхности спальника обнаружились и под одеждой на всем теле. Очень болезненные укусы следовали один за другим.
Все понятно: осиротели, бедняги, и решили к новому хозяину переехать. К тому же моя шкура тоньше медвежьей, в любом месте легко просекается. Бедолага медведь! И как он с ними жил, как всю зиму с ними спал? Наверное, они за весну развелись.
Видимо, весенних медведей именно из-за этих блох злыми и считают. Чувствую, сам скоро озверею… С такими мыслями я избавлялся от блох в свете костра, для чего пришлось раздеться догола. После этого новый костер развел, на лапнике спать устроился.
Выспаться толком не удалось: часть блох осталась в одежде и на теле. Утром послушал ближних глухарей. Ток был настоящим, но певцов всего двое. Разумеется, не стрелял, и так груза больше, чем рассчитывал, а петухов на прилетевший десяток копалух мало.
В пути блохи, оставшиеся на шкуре, проголодались и повысили свою активность. На трассе попутный лесовоз появился сразу же, я влез в кабину, но рюкзак со шкурой и разобранным карабином закрепил на площадке за кабиной. Доехали благополучно, на водителя блохи с меня вроде не перескочили. Мне же пришлось временами чесаться.
Укусы прекратились только дома после ванны и полного переодевания. На коже появились красные пятна с небольшой припухлостью, которые прошли за пару-тройку дней. Да, впечатления от этого медведя блохастого остались яркими, и вкус мяса неповторимый тоже помнится.
Рубки леса в том углу тайги продолжились, одновременно с дорогой появилось много охотников. Мой солонец нашли предприимчивые ребята и даже лабаз построили. Места эти я бросил, но солонец затравил навсегда. Нечего на чужих солонцах строиться!
«. а сороковой медведь убьет тебя самого. «
— Но увлеченный погоней, забыл охотник старую легенду, загнал бедных медвежат на дерево и снял их оттуда двумя меткими выстрелами из винчестера, — голос старой Кэлены звучал глухо, усиливая тем самым производимый эффект, — а когда разделывал их тушки, тут же под деревом, на него вылетела разъяренная медведица, и одним ударом когтистой лапы снесла охотнику голову…
— А что за легенда, эбэ*?
— Каждый охотник может убить только тридцать восемь медведей. Если убьет тридцать девятого, то беда придет: сороковой медведь убьет его самого, а род его иссякнет через несколько поколений… А медвежат и вовсе грех убивать, они за себя постоять не могут. Эту историю я вам потом расскажу, спать пора, оленятки!
— Эбэ, расскажи сейчас! Расскажи**!
— Спать, спать! Завтра дел много!
Скоро дети угомонились, уснули. Только маленькие Сеня и Афоня лежали под теплым меховым одеялом и продолжали тихонько обсуждать услышанное от бабушки:
— Мне маленьких медвежат жалко. Зачем он маленьких убил? – Афоня даже всхлипнул, — Пусть убивал бы больших и злых!
— Но они вырастут и станут большими злыми медведями! – Сеня возмущенно сжал кулачки, и Афоня увидел, как в темноте блеснули от слез глаза двоюродного брата. – Нашего Ваньку медведь задрал, а ведь Ванька даже охотником не был, рыбу он ловил!
— Все равно нечестно, у охотника винчестер, а у медвежат ничего! Надо по-честному, со взрослыми, а маленьких мне жалко!
— Я буду охотником! И отомщу медведям за брата! – Сеня все-таки не удержался и заплакал, и Афоня обнял брата, утешая того:
— Только смотри, на тридцать восьмом остановись, я не хочу тебя терять!
— Да это сказки всё! Ванька ни одного медведя не убил, а все равно попался! Я специально убью их не меньше сорока!
Афанасий сидел на крыльце своего дома. Сегодня утром он похоронил своего близкого друга и двоюродного брата Семена. Тот исполнил свое обещание, данное когда-то ночью маленьким горячим мальчиком. Он и правда стал охотником, бил лисиц, песцов, соболей, белок. Иногда оленеводы просили помочь, провести отстрел расплодившихся волков. Но всё это была работа. А страстью Семена была охота на медведей. Каждый год он обязательно заваливал хотя бы одного, а порой и двух. Афанасий с горькой усмешкой вспоминал слова брата перед смертью:
— Эх, Афонька! Я ведь уверен был, что это вздор, бабские сказки! «Сороковой медведь сам убьет тебя»! Сколько раз я передразнивал старую Кэлену! А когда шёл на сорокового, знаешь, в душе была какая-то тревога: а вдруг? Знатно он меня тогда помял, этот сороковой! Но когда я встал, а он остался лежать, меня такое чувство охватило! Я победил эту чёртову легенду! А потом… Сам знаешь, что было потом. Победил меня этот чёртов сороковой…
Семен умер от страшной, ранее неведомой болезни, разъевшей его изнутри. За несколько недель до смерти его возили в город, где совершенно случайно оказался один известный инфекционист, изучавший в тех краях инфекции. Он-то и поставил диагноз гниющему изнутри Семену: трихинеллез. И объяснил, что причиной является медвежье мясо… Действительно, чёртов сороковой!
Афанасий, как и Семен, тоже стал кадровым охотником. Его охотничьи угодья раскинулись на огромной территории. Когда установилась Советская власть и были образованы совхозы, всех охотников приняли в штат, каждый месяц специальный уполномоченный ездил по району и собирал добытую пушнину, взамен привозя необходимые продукты, патроны, капканы.
Жизнь Афанасия текла своим чередом. Он рано женился на подруге детства Марии, в семье родилось шестеро детей, все здоровенькие, крепкие, работящие. Семья жила в деревне, где Афанасий поставил крепкий дом со всеми постройками и хозяйством, второй дом он установил у себя на участке.
Вслух он всегда посмеивался над старой легендой, соглашаясь с Семеном. Но где-то глубоко в душе его жило не то, что сомнение, а практически уверенность: не могла родиться легенда на пустом месте. Юкагиры*** — древний народ, проживший тяжелую жизнь в суровых условиях севера. И если есть такое поверье, то оно должно иметь под собой должное основание!
Счет Афанасия остановился на тридцати восьми. И если в молодости это была действительно охота, с поднятием медведя из берлоги или выслеживанием его на южной границе тундры, то с возрастом Афанасий убивал медведей только в случае острой необходимости, как правило, при нападении на оленье стадо или лошадиный табун. Хотел он этого или нет, но счет подошел практически к критической черте.
Далее жизнь Афанасия развернулась практически на 180 градусов: им было уже слегка за 40 лет, когда жена забеременела седьмым ребенком. Вместе с беременностью у нее открылся туберкулез, который тогда называли чахоткой, после родов она сгорела буквально за несколько дней. Похоронив Марию, он забрал новорожденного сына и уехал на свой участок. Остальных детей переселили в интернат, где они жили и учились, приезжая к отцу только на каникулы. Маленького сына, названного Игнатом, он выкармливал оленьим молоком, растил как умел, к пяти годам мальчик умел уже многое. Отец смастерил ему маленькие лыжи-снегоступы, разрешал ставить силки на зайцев и куропаток.
В тот день Игнат по обыкновению спустился к небольшой речушке недалеко от дома. Там отец соорудил маленькие сходенки, где мальчик мог ловить рыбу. Клев был отличный, даже на самодельную удочку попадались вполне приличные экземпляры. Увлекшись своим занятием, мальчик не заметил, как в воде показалась большая черная голова с маленькими злыми глазами. Опомнился он только когда отчаянно залаял Буран, повернул голову и увидел выходящего из воды огромного зверя. Афанасий по счастью был дома. Услышав неистовый лай Бурана, который подхватили две другие собаки, Лайка и Найда, он схватил ружье и выскочил из дома. Увидел страшную картину: его маленький сын оцепенел от ужаса, рядом надрываются собаки, а к ним ползком по траве приближается медведь! Он выстрелил, потом еще раз. Успел как раз в тот момент, когда медведь начал приподниматься для броска, потом в раненого зверя вцепились собаки… Только тогда Игнат пришел в себя и стал осторожно, пятясь назад мелкими шажками, отходить к дому.
Медведь был убит, рядом с ним лежал бездыханный Буран, которому зверь в агонии успел разодрать живот. Две другие собаки тоже были ранены, но их жизни ничего не угрожало. Афанасий постоял, прижав к себе сына, и как-то отрешенно произнес:
— Ну вот и тридцать девятый…
— Что? – маленький Игнат дернул отца за руку, — Пап, ты о чем?
— А… ничего, сынок, ничего…
Через три месяца после описываемых событий, в конце августа 1944-го, уполномоченный из совхоза приехал за добытыми шкурками. В доме он застал одинокого маленького мальчика. На расспросы тот отвечал, что отец ушел давно, еще когда была полная луна. Обещал вернуться через день, но так и не пришел. Если верить словам Игната про полную луну, он прожил один в доме больше двух недель. По ночам его согревали Лайка и Найда, ели сухари, сухую вермишель, спасало умение мальчика ловить рыбу (ее он ел вместе с собаками в сыром виде).
Уполномоченный увез ребенка в деревню, где известил о случившемся власти и старших детей Афанасия. Они и организовали поиски, которые закончились довольно быстро: тело было обнаружено в паре километров от дома, рядом разлагалась огромная туша белого медведя.
«…а сороковой медведь убьет его самого, а род его иссякнет через несколько поколений…».