Анализ главы «Помещик»

Было бы неверно говорить, что каждая встреча делает героев поэмы «Кому на Руси жить хорошо» мудрее. Так, встречая «барина кругленького» – помещика Оболта-Оболдуева, крестьяне ведут прежнюю речь:

Скажи ж ты нам по-божески,
Сладка ли жизнь помещичья?
Ты как – вольготно, счастливо,
Помещичек живешь?

Поведение и реакция странников на рассказ помещика свидетельствует о том, как трудно протекает процесс действительного освобождения – уже нравственного – русских крестьян: их робость перед помещиком, нежелание сидеть в его присутствии – все эти детали складываются в характеристику «деревенских русских людей», привыкших к тому, что они люди «низкого рода».

В сущности, вся глава представляет собой «мерочку господскую» – здесь в основном представлено мнение помещика о помещичьем сословии и о крестьянах. И в то же время мужики – не безмолвные свидетели рассказа: не осмеливаясь возражать помещику, они вольны в своих мыслях. И эти мысли позволяют сопоставить «мерочку господскую» с «мерочкой крестьянской», увидеть оборотную сторону нарисованной Оболт-Оболдуевым идиллической жизни помещиков и крестьян при крепостном праве и одновременно постичь душу крестьянскую.

Глава обнаруживает пропасть, сложившуюся за годы рабства: помещик и крестьяне говорят на разных языках, одно и то же событие ими воспринимается по-разному. То, что помещик считает «хорошим» для крестьянина, странникам не кажется «счастьем». У крестьян и помещика разное понимание и «почета», что и открывает разговор о родословной. Автор не случайно начинает разговор о «счастье» помещика с истории его рода. История предков Оболта-Оболдуева обнаруживает, при всем сатирическом заострении, реальные черты жизни России: вершители судеб крестьянских получали дворянство за умение потешить русского государя. «Почет» для помещика – древность рода, а не его подлинные заслуги перед государством, перед народом.

Слушая идиллический рассказ помещика о прошлом «благоденствии», крестьяне по-своему воспринимают это «благоденствие», особенно когда рассказ касается «вотчины». Они не спорят с помещиком, не возражают ему. Но переданные автором мысли мужиков обнаруживают подлинный смысл «идиллии», за которой стоят все те же унижения крестьян и насилие над их душами. Так, когда помещик рисует картину «духовного родства» помещиков и крестьян, вместе молившихся в господском доме во время «каждого почитаемого двунадесятого праздника», крестьяне, соглашаясь вслух, про себя недоумевают:

«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом. »

Что же составляло «счастье» помещика в еще недавней жизни? Первое, чем так гордится помещик, что называет он «почетом», – покорность крестьян и даже самой природы:

Пойдешь ли деревенькою –
Крестьяне в ноги валятся,
Пойдешь лесными дачами –
Столетними деревьями
Преклонятся леса!

Его рассказ действительно убеждает: «жил он, как у Христа за пазухой»: праздники, охота, вольная и праздная жизнь составляли «счастливую» жизнь помещиков. Но «счастлив» был и народ, уверяет помещик. «Счастье» его, как полагает Оболт-Оболдуев, заключалось – в ласке помещика, в угождении помещику. Вспоминая о недавнем еще прошлом, когда он был безраздельным хозяином вотчины («Ни в ком противоречия, / Кого хочу – помилую, / Кого хочу – казню. / Закон – мое желание! / Кулак – моя полиция! »), он искренне убежден, что прежде он «хорошо жил» со своею «вотчиной».

Но «господская мерочка» не совпадает с крестьянской. Соглашаясь с тем, что «житье» помещика и впрямь было завидное, крестьяне-странники весьма скептически выслушивают его рассказы о «счастье» вотчины. Не случайно на вопрос Оболт-Оболдуева: «Так вот как, благодетели, / Я жил с моею вотчиной, / Не правда ль, хорошо. », крестьяне в своем ответе «хорошей» признают только жизнь помещика: «Да было вам, помещикам, / Житье куда завидное, / Не надо умирать!»

Однако нынешние несчастья помещика не кажутся странникам ни надуманными, ни смешными. За жалобами помещика действительно встает очень важная проблема российской жизни. Целые поколения русского дворянства, жившие за счет чужого, дарового труда, оказались абсолютно не способными к иной жизни. Оставшись хозяевами земли, но лишившись даровых рабочих, они и принадлежащую им землю воспринимают не как мать-кормилицу, а как «мачеху». Труд несовместим для них с «чувствами деликатными» и «гордостью». Перефразируя Некрасова, можно сказать, что «привычка и над помещиком сильна», – привычка к праздной жизни. И потому упреки устроителям реформы, звучащие из уст помещика, не столько смешны, сколько исполнены драматизма, – за ними определенное отношение к жизни, которое формировалось в течение столетий:

А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли,
И наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить своим трудом,
Так надо было ранее
Сказать. Чему учился я?

Не случайно в центре главы – символическая картина колокольного похоронного звона. Похоронный звон по умершему крестьянину помещик воспринимает как прощание с помещичьей жизнью: «Звонят не по крестьянину! / По жизни по помещичьей / Звонят. Ой, жизнь широкая! / Прости – прощай навек! / Прощай и Русь помещичья!» И, что важно, эту драму помещика признают и крестьяне: их мыслями о всеобщем неблагополучии и завершается глава:

Порвалась цепь великая,
Порвалась – расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику.

► Другие статьи, посвященные анализу поэмы «Кому на Руси жить хорошо»:

► Перейти к оглавлению книги Русская поэзия XIX века

Кому на Руси жить хорошо (Некрасов Н. А., 1877)

ГЛАВА V. Помещик

Та троечка везла.

Помещик был румяненький,

Усы седые, длинные,

Венгерка с бранденбурами [Венгерка с бранденбурами – короткая мужская куртка, напоминавшая венгерский национальный костюм, украшенная толстым блестящим шнуром.] ,

Должно быть, перетрусился,

Увидев перед тройкою

Семь рослых мужиков.

Он пистолетик выхватил,

Как сам, такой же толстенький,

И дуло шестиствольное

На странников навел:

«Ни с места! Если тронетесь,

— Какие мы разбойники,

Гляди — у нас ни ножика,

Ни топоров, ни вил! —

«Кто ж вы? чего вам надобно?»

— У нас забота есть.

Такая ли заботушка,

Что из домов повыжила,

С работой раздружила нас,

Ты дай нам слово крепкое

На нашу речь мужицкую

Без смеху и без хитрости,

По правде и по разуму,

Как должно отвечать,

Тогда свою заботушку

«Извольте: слово честное,

— Нет, ты нам не дворянское,

Дай слово христианское!

Дворянское с побранкою,

С толчком да с зуботычиной,

То непригодно нам! —

«Эге! какие новости!

А впрочем, будь по-вашему!

Ну, в чем же ваша речь. »

— Спрячь пистолетик! выслушай!

Вот так! мы не грабители,

Мы мужики смиренные,

Из разных деревень:

Сошлись мы невзначай,

Сошлись мы — и заспорили:

Кому живется счастливо,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику.

Лука сказал: попу,

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Пахом сказал: светлейшему,

А Пров сказал: царю…

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь! Как ни спорили,

Не согласились мы!

Не расходиться врозь,

В домишки не ворочаться,

Не видеться ни с женами,

Ни с малыми ребятами,

Ни с стариками старыми,

Покуда спору нашему

Решенья не найдем,

Покуда не доведаем

Как ни на есть — доподлинно,

Кому жить любо-весело,

Вольготно на Руси?

Скажи ж ты нам по-божески,

Сладка ли жизнь помещичья?

Ты как — вольготно, счастливо,

Из тарантаса выпрыгнул,

К крестьянам подошел:

Как лекарь, руку каждому

Пощупал, в лица глянул им,

Схватился за бока

И покатился со смеху…

«Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!»

Здоровый смех помещичий

По утреннему воздуху

Помещик не без горечи

Сказал: «Наденьте шапочки,

— Мы господа не важные,

Перед твоею милостью

Прошу садиться, граждане! »

Однако делать нечего,

Уселись на валу.

«И мне присесть позволите?

Эй, Трошка! рюмку хересу,

Подушку и ковер!»

Расположась на коврике

И выпив рюмку хересу,

Помещик начал так:

«Я дал вам слово честное

Ответ держать по совести.

Хоть люди вы почтенные,

Однако не ученые,

Как с вами говорить?

Сперва понять вам надо бы,

Что значит слово самое:

Скажите вы, любезные,

О родословном дереве

— Леса нам не заказаны —

Видали древо всякое! —

«Попали пальцем в небо вы.

Скажу вам вразумительней:

Я роду именитого.

Мой предок Оболдуй

В старинных русских грамотах

Два века с половиною

Назад тому. Гласит

Та грамота: «Татарину

Дано суконце доброе,

Ценою в два рубля:

Волками и лисицами

Он тешил государыню,

В день царских именин

Спускал медведя дикого

С своим, и Оболдуева

Медведь тот ободрал…»

Ну, поняли, любезные?»

— Как не понять! С медведями

Немало их шатается,

Прохвостов, и теперь. —

«Вы все свое, любезные!

Молчать! уж лучше слушайте,

К чему я речь веду:

Тот Оболдуй, потешивший

Был корень роду нашему,

А было то, как сказано,

С залишком двести лет.

Прапрадед мой по матери

Был и того древней:

«Князь Щепин с Васькой Гусевым

(Гласит другая грамота)

Пытал поджечь Москву,

Казну пограбить думали,

Да их казнили смертию»,

А было то, любезные,

Без мала триста лет.

Так вот оно откудова

То дерево дворянское

Идет, друзья мои!»

— А ты, примерно, яблочко

С того выходишь дерева? —

«Ну, яблочко так яблочко!

Согласен! Благо, поняли

Вы дело наконец.

Теперь — вы сами знаете —

Чем дерево дворянское

Древней, тем именитее,

Не так ли, благодетели?»

— Так! — отвечали странники. —

Кость белая, кость черная,

И поглядеть, так разные, —

Им разный и почет!

«Ну, вижу, вижу: поняли!

Так вот, друзья, и жили мы,

Как у Христа за пазухой,

И знали мы почет.

Не только люди русские,

Сама природа русская

Бывало, ты в окружности

Один, как солнце на небе,

Твои деревни скромные,

Твои леса дремучие,

Твои поля кругом!

Пойдешь ли деревенькою —

Крестьяне в ноги валятся,

Пойдешь лесными дачами —

Пойдешь ли пашней, нивою —

Вся нива спелым колосом

К ногам господским стелется,

Ласкает слух и взор!

Там рыба в речке плещется:

«Жирей-жирей до времени!»

Там заяц лугом крадется:

«Гуляй-гуляй до осени!»

Все веселило барина,

Любовно травка каждая

Краса и гордость русская,

Белели церкви Божии

По горкам, по холмам,

И с ними в славе спорили

Дома с оранжереями,

С китайскими беседками

И с английскими парками;

На каждом флаг играл,

Французу не привидится

Во сне, какие праздники,

Не день, не два — по месяцу

Мы задавали тут.

Свои индейки жирные,

Свои наливки сочные,

Свои актеры, музыка,

Прислуги — целый полк!

Пять поваров да пекаря,

Двух кузнецов, обойщика,

И двадцать два охотника

Держал я… Боже мой. »

Упал лицом в подушечку,

Потом привстал, поправился:

«Эй, Прошка!» — закричал.

Лакей, по слову барскому,

Принес кувшинчик с водкою.

«Бывало, в осень позднюю

Леса твои, Русь-матушка,

Жить начинали вновь,

Стояли по опушечкам

Стоял помещик сам,

А там, в лесу, выжлятники [Выжлятник – управляет сворой гончих собак на многолюдной псовой охоте: выжлец – гончий кобель.]

Варили варом гончие.

Чу! подзывает рог.

Чу! стая воет! сгрудилась!

Никак, по зверю красному

Летит, хвостом метет!

Дрожа всем телом, рьяные,

Пожалуй, гостья жданная!

Поближе к нам, молодчикам,

Подальше от кустов!

Пора! Ну, ну! не выдай, конь!

Не выдайте, собаченьки!

Эй! улю-лю! родимые!

Вскочив с ковра персидского,

Махал рукой, подпрыгивал,

Кричал! Ему мерещилось,

Что травит он лису…

Крестьяне молча слушали,

Посмеивались в ус…

«Ой ты, охота псовая!

Забудут все помещики,

Но ты, исконно русская

Потеха! не забудешься

Ни во веки веков!

Не о себе печалимся,

Нам жаль, что ты, Русь-матушка,

С охотою утратила

Свой рыцарский, воинственный,

Бывало, нас по осени

До полусотни съедется

В отъезжие поля [Отъезжие поля – места сбора и ночевки охотников.] ;

У каждого помещика

Сто гончих в напуску [Напуск – свора гончих собак.] ,

У каждого по дюжине

Борзовщиков [Борзовщик – управляет сворой борзых собак на многолюдной псовой охоте.] верхом,

При каждом с кашеварами,

С провизией обоз.

Как с песнями да с музыкой

Мы двинемся вперед,

На что кавалерийская

Летело время соколом,

Дышала грудь помещичья

Свободно и легко.

Во времена боярские,

В порядки древнерусские

Ни в ком противоречия,

Кого хочу — помилую,

Кого хочу — казню.

Закон — мое желание!

Кулак — моя полиция!

Вдруг, как струна, порвалася,

Осеклась речь помещичья.

«Эй, Прошка! — закричал,

Глотнул — и мягким голосом

Сказал: — Вы сами знаете,

Нельзя же и без строгости?

Но я карал — любя.

Порвалась цепь великая —

Теперь не бьем крестьянина,

Зато уж и отечески

Да, был я строг по времени,

А впрочем, больше ласкою

Я привлекал сердца.

Я в воскресенье Светлое

Со всей своею вотчиной

В гостиной стол огромнейший,

На нем и яйца красные,

И пасха, и кулич!

Моя супруга, бабушка,

Сынишки, даже барышни

Не брезгуют, целуются

С последним мужиком.

«Христос воскрес!» — Воистину! —

Пьют брагу и вино…

Пред каждым почитаемым

В моих парадных горницах

Поп всенощну служил.

И к той домашней всенощной

Молись — хоть лоб разбей!

Сбивали после с вотчины

Баб отмывать полы!

Да чистота духовная

Тем самым сберегалася,

Не так ли, благодетели?»

— Так! — отвечали странники,

А про себя подумали:

«Колом сбивал их, что ли, ты

Молиться в барский дом. »

«Зато, скажу не хвастая,

Любил меня мужик!

В моей сурминской вотчине

Крестьяне все подрядчики,

Бывало, дома скучно им,

Все на чужую сторону

Отпросятся с весны…

Ждешь не дождешься осени,

Жена, детишки малые,

И те гадают, ссорятся:

Какого им гостинчику

И точно: поверх барщины,

Холста, яиц и живности,

Всего, что на помещика

Крестьяне нам несли!

Из Киева — с вареньями,

Из Астрахани — с рыбою,

А тот, кто подостаточней,

И с шелковой материей:

Глядь, чмокнул руку барыне

И сверток подает!

Детям игрушки, лакомства,

А мне, седому бражнику,

Толк вызнали, разбойники,

Небось не к Кривоногову,

К французу забежит.

Тут с ними разгуляешься,

Жена рукою собственной

По чарке им нальет.

А детки тут же малые

Да слушают досужие

Про трудные их промыслы,

Про чужедальны стороны,

Про Петербург, про Астрахань,

Про Киев, про Казань…

Так вот как, благодетели,

Я жил с моею вотчиной,

Не правда ль, хорошо. »

— Да, было вам, помещикам,

Житье куда завидное,

Не надо умирать!

«И все прошло! все минуло.

Чу! похоронный звон. »

И точно: из Кузьминского

По утреннему воздуху

Те звуки, грудь щемящие,

Неслись. — Покой крестьянину

И царствие небесное!» —

И покрестились все…

Снял шапочку — и набожно

«Звонят не по крестьянину!

По жизни по помещичьей

Звонят. Ой жизнь широкая!

Прощай и Русь помещичья!

Теперь не та уж Русь!

Эй, Прошка!» (выпил водочки

Глядеть, как изменилося

Лицо твое, несчастная

Как будто все попряталось,

Ни едешь, попадаются

Одни крестьяне пьяные,

Поляки пересыльные [Поляки пересыльные – т.е. высланные из Польши за участие в восстании.]

Да глупые посредники [Мировой посредник – в период 1861—1874 годов из местных дворян выбирали посредника для урегулирования разногласий между освобожденными крестьянами и помещиками.] .