Для маленьких охотников рыбаков

ГЛАВА 10.
НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК

— Семён Александрович, куда все подевались? – спрашивает меня Мария.
— Да кто куда. Рядом лес. Мы – охотники, люди вольные.
— Понятно.
Уже только вдвоем продолжаем сидеть за столом. Остальные разбрелись – кто куда. Исчез куда-то Васильич после своего ностальгирующего рассказа о незабываемых и добрых для охотников временах. Григорий со своей захворавшей собакой, Лисом, находился неподалеку, на сеновале. Родион с Матвеем отправились в лес с ружьями: «Пойдем, прогуляемся!» Сергей, ювелир, обучал сына Арсения владеть охотничьим ножом; метрах в пятидесяти от нас они, поочередно, метали нож в толстую доску. Моего соседа по даче Александра тоже рядом не было. Я упустил его из виду, заслушавшись Васильича об его охоте на секача из весьма нестандартной засидки. Николай Дмитриевич, муж Марии, встал за музыкальный инструмент, синтезатор, и запел — из репертуара рок — группы Стаса Намина «Цветы»: «Повесив свой сюртук на спинку стула музыкант, расправил нервною рукой на шее чёрный бант…»
— Куда же ушел Александр? – спросил я себя вслух.
— Да он тоже взял ружьё, я видела, как он направлялся в сторону леса, еще раньше Родиона с Матвеем, — ответила Мария, начав собирать со стола посуду.
— Ладно, пускай, для пользы дела, просканируют местность. Слушай, а где Николай Дмитриевич научился так играть и петь?
— Он у меня окончил музыкальную школу, а затем – училище. Он у меня профессиональный артист!
— Он мне говорил, что дослужился до полковника госбезопасности.
— Это уже после окончания музыкального училища.
— Значит, не сразу оценил свой артистический талант?
— Да нет, но раньше почти все хотели послужить не только профессии, но и Родине, не так ли?
— Да, и что же? – спрашиваю с любопытством.
— Артисты же иногда выезжали на гастроли за рубеж. Надо было кому-то и за ними приглядывать? Ну, там, знать заранее: не намылился ли кто остаться за рубежом. Ой, что-то я заболталась!
— Да нет, ничего. Дело ясное.
Собрав тарелки, Мария унесла их к рукомойнику, сложила в таз. Я следом принес и выложил туда же вилки и кружки.
— Вы идите, я сама помою.
— Спасибо, пойду к твоему Николаю…
Чуть прикрыв глаза, бывший полковник увлеченно поет «Больше жизни»: «Ничего-то ты не знаешь про любовь мою, как грущу и ожидаю, как ночей не сплю, потому, что больше жизни, потому, что больше жизни я тебя люблю…»
Без передышки певец бросает мне на ходу: «Подпевай, Саныч!» И я с удовольствием пою знакомое со школьной скамьи. «Мы вам честно сказать хотим, на девчонок мы больше не глядим, они всю жизнь нам разбивают сердца, от них мучение нам без конца. Сколько можно им песни петь…» И так далее.
— Но вскоре кричу неугомонному певцу чуть не в самое ухо:
— Может, хватит? Перекур!
— Перекур? Это – хорошо! Пойдём, Саныч, промочим горло, — кивает с готовностью охотник, и мы направляемся к столу.
— У нас что-нибудь осталось? – всерьез спрашивает он.
— Конечно. Этого добра у нас еще много. Слушай, ты и вправду не едешь с нами на вечернюю тягу? И что, не возьмёшь в руки ружьё? Ты же охотник, я был с тобой на охоте, знаю, что тебе это нравится.
— Не учи учёного, Саныч. Ружье таскать буду, как сказал, – Маше. В этот раз я приехал не охотиться, а отдохнуть. Видишь, пою.
— И вижу, и слышу. Хорошо получается, я скажу.
— Вот то-то! Налей-ка, мне чайку, глотку промочу. Сырых яиц нет, так хоть этим средством прополощу.
Наливаю полковнику чайку, — не желая, чтобы он обиделся на меня. Сам отказываюсь: не за отдыхом сюда, за триста вёрст, прикатил, да и старший я. Николай Дмитриевич меня понимает, он — настоящий полковник.
— Дмитрич, ты что, весь репертуар «Цветов» знаешь? Полковник КГБ…
— Вот ты о чем! Так, скажу тебе по большому секрету: я лично разрабатывал эту группу.
— Я наивно округляю глаза.
— Ну, ты же сам мент. И знаешь, что такое оперативная разработка, что удивляешься?
— В среде «плохих парней», воров и прочих, с кем приходилось иметь дело по службе, я, конечно, ориентируюсь. Но тут музыка, творчество. Как можно на творчество влиять!
— Это сейчас у нас: пою — что хочу, да качу – куда захочу. В Советском Союзе, ты сам в курсе, было иначе. Меня, в своё время, нашли в музыкальном училище, предложили работать в уважаемой тогда конторе. Только вялые отказывались. Кто от страха связать себя словом, кто от непереваривания. Вообще, никаких чужих тайн. Да, кто-то стучал и на коллег, писатели на писателей, артисты на артистов… Я-то с радостью согласился. Это было, как получить рекомендацию в партию. Меня и направили в группу Стаса… Ладно, гляжу, заболтался я что-то, однако. Хотя, сам понимаешь, и не тебе первому объясняю.
— А может, все же, еще расскажешь?
— Ты вот что, подлей мне ещё, — так и быть, расскажу. Но это уже – чу! – одному тебе. Ты мент, тебе можно. Да и за давностью лет ничего криминального в том не вижу. Это было в начале семидесятых…

ГЛАВА 11.
«НЕСЕТ МЕНЯ ТЕЧЕНИЕ…»

… Я был молодым лейтенантом, что-то наигрывал из классики. И неплохо, как мне казалось. Пел разное из «Машины времени», «Битлов», конечно, тоже. Веселил ребят, как вас сейчас, в своем управлении. Меня познакомили в одном ресторане со Стасом Наминым, организовавшем в шестьдесят девятом свой «цветник». Классную рок-группу! Анастас Микоян-младший, сын бывшего наркома, был студентом, и был увлечён движением «хиппи». А разные «движения» тогда у нас, сам знаешь, не приветствовались, вот и надо было все держать под контролем. По этой-то причине я и оказался в группе «Цветы». Если и были в Союзе музыкальные супергруппы, то коллектив, созданный Стасом, первым заслуживал этого звания. Сколько вышло оттуда артистов с большой буквы! Я считаю, что моими друзьями стали: Предтеченский – вокал, Диордица- гитара, Грицинкин – клавишник, Вильнин – бас-гитара, Иванькович – соло гитара… Ну, и сам Стас – ударные. Вспомни, Саныч, эти песни: «Скажи мне «да», «Стучат колеса где-то», «Старый рояль», «Есть глаза у цветов», «Летний вечер», «Рано прощаться», «После дождя», «Богатырская сила», «Мы желаем счастья вам» и другие популярные хиты семидесятых и восьмидесятых. – Николай, казалось, наслаждался, произнося названия песен и сам же вслушиваясь в них. Я понимал его. Молодежь тех лет повально слушала эти песни, с ними влюблялась, танцевала в городских парках и сельских клубах, ездила в стройотряды и на уборку корнеплодов в поля. — Ты согласен со мной?
— Согласен, Дмитрич. Я люблю музыку и песни семидесятых, восьмидесятых! Мой кумир также Антонов.
— Сыграю я тебе Антонова, и спою за него… Слухай дальше. Хотя я и являлся штатным сотрудником своей конторы, я всей душой полюбил коллектив ансамбля, и если бы предложили выбирать, я бы, наверно, не смог уйти отсюда по своей воле. Мне это нравилось! Сколько раз я заменял Александра – клавишника. Он заболел – вместо него я уезжаю на гастроли. По приезде в Москву приходил в управление, доставал бумагу и писал рапорт… Наливай, Саныч, расскажу тебе еще один случившийся со мной прикол.
— С удовольствием послушаю!
— После каких-то зарубежных гастролей, — а где только мы ни были, — звонит Стас, приходи, говорит, завтра в один такой-то ресторан, мол, Саша заболел. Заменишь его, если, конечно, хочешь заработать. А кому, скажи, не нужны были деньги? Зарплату я отдавал родителям, затем просил у них по трёшке. Был холостой… Погоди, где Маша? – он оглянулся.
— В доме она, с кастрюлями.
— Вот… Любил я приударить за красотками, а эти бестии, порой, только и заглядывают в твой карман. За один вечер в ресторане приплывали, скажу тебе, довольно приличные бабки. Играли мы тогда, как сейчас помню, «Летний вечер»… «Летний вечер тёплый самый был у нас с тобой. Разговаривали с нами звёзды и прибой…» – Ну, помнить должен?
-Да, конечно, помню. Еще бы!
— … И тут заходит в тот ресторан начальник управления – весь генерал, по гражданке, со своей свитой. Сели за ближние к сцене столики. Генерал смотрит на меня в упор, метров с пяти, и говорит свите: «Смотрите, это же наш Зарубин. Чего молчите, не узнали. » Те, как воды в рот набрали – молчат. Я продолжаю играть и петь. «Это таким образом советские чекисты зарабатывают себе на жизнь?» И опять те — его замы и один кадровик — ни полсловечка! Сечешь обстановку?! Генерал: «Кто мне из вас может объяснить: почему старший лейтенант Зарубин здесь в этом качестве? Уволить завтра же и доложить!» — говорит генерал и в ресторане более не задерживается. Как, разумеется, и его свита. Ха-ха-ха.
Я поддержал смех, хотя это был смех сквозь какую-то боль.
— Уволили?- спрашиваю.
— Если бы не Евгений Викторович, мой прямой начальник, выбросили бы на гражданку без выходного пособия. Шеф был мужик! Своих не сдавал и никого не подставлял. Написал он рапорт, дескать, «Цветы» — очень сложная группа, с «хиппи» — уклоном. И она, находится до сих пор в разработке, а в ней наш, как бы, агент, и так далее. Отстоял меня перед генералом. Но очередное звание – «капитана» — я получил с опозданием на год… Погоди, ты все время что-то хочешь спросить, хотя нетрудно догадаться, о чем. Говори, Саныч, не стесняйся, пока я откровенный.
— Да… Послушай… А Стас-то знал? Как воспринял он всё это?
— Сначала-то он, конечно, ничего не знал. Ну, а потом мне пришлось всё рассказать начистоту. Покаяться. От меня Стас не отказался. А на моем месте мог быть и урод какой-нибудь, завистник. Стас, видно, понял мою душу, потом даже уговаривал, чтобы я бросил свою могущественную контору и, при случае, шел к нему зарабатывать деньги. Я всё отнекивался да отшучивался. Продолжал играть все так же, от случая к случаю, вместо того же клавишника.
— Помню, группа отмечала сорокалетний юбилей. Тебя, случаем, опять не приглашали? – интересуюсь у седого музыканта.
— Само собой разумеется, Саныч. Налей мне ещё, пока Маша там… А затем пойду и сделаю тебе Антонова. Что тебе из него больше по сердцу?
— Например, из раннего — «Несёт меня течение». – Я стал наливать, когда из дома показалась Мария и направилась к нам. Николай Дмитриевич выпил, поспешно достал из семисотграммовой банки маринованный огурчик-корнешон. Потом он оставил меня за столом, поспешил к музыкальной установке, щелкнул включателем и, пододвинув поближе к лицу микрофон, попробовал первые аккорды. Задушевная песня моей юности проплывает над лесным хутором из трёх домов и набиравшим сил после зимней спячки лесом: песня взмывает выше, кажется, уносится за проплывающие над нами белые облака, а затем возвращается бархатных эхом, от которого слегка щемит сердце: «Несёт меня течение сквозь запахи осенние, и лодку долго кружит на мели. Сплетают руки лилии, сплошной зелёной линией, всё больше, больше, больше отдаляют от земли. А мимо гуси – лебеди любовь мою несут, пора прибиться к берегу, да волны не дают…»

ГЛАВА 12.ВЕТЕР В ГОЛОВЕ

Отставной полковник успел пропеть начало «Под крышей дома твоего»: «Вмиг огорчения любые исчезнут все до одного…», как тут прогремел выстрел. За ним последовал второй. Эхо дважды громко прокатилось лесом, многократно множась в его закоулках, возвратилось к нам этой какофонией, затем вторым кругом прошлось по лесу, заставив встрепенуться его обитателей. Закаркало, захлопав крыльями, взмыв и кружась над верхушками деревьев, воронье; рядышком застрекотала сорока…
Гармонию мира разрушил Александр. Мой сосед по даче стрелял по голубям. Совсем рядом от источника душещипательной песни и его главного слушателя, которому она — сейчас и здесь – была посвящена. Стрелок стоял в метрах тридцати от сарая охотоведа, держа перед собой двустволку и задрав голову вверх. Из дома показался Михаил Николаевич. Мы с полковником, Сергей с Арсением, а также возникший невесть откуда Васильич подошли к стрелку.
— Судья, то бишь, Врунгель, — говорил Васильич, — ты зачем палишь по голубям? – Его испепеляющий взгляд, однако, не возымел своего действия.
— А затем.
— Перепутал голубей с гусями?
— А нельзя?
— Нет такого разрешения охот хозяйства — стрелять по голубям! Ты знаешь, как это называется? Знать должен, коли уж работаешь в суде. Ну, и что прикажешь нам с тобой делать?
Охотовед к нам не подходил, слушал и наблюдал за нами, приезжими, нашей разборкой, с крылечка. Ни на один заданный Васильичем вопрос ответа получено не было. Разумеется, был свой вопрос к нарушителю и у меня, лица тоже ответственного. Я уже еле сдерживал себя, чтобы не поругаться.
— Так, никудышный ты стрелец-опричник, ну-ка, пошли ко мне во двор. Саныч, чего рот раскрыл, как рыба? С тобой тоже еще будет отдельный разговор!
— А я согласен, — отвечаю. – Видать, придется, начать отрабатывать свой авторитет. – Наводить порядок в своем войске!
— Ну, ну, шутники!
Всей группой мы направились к месту нашего базирования. По дороге Васильич все же выговорил мне, во всеуслышание, как председателю коллектива.
— Итак, факт налицо: дисциплина в твоём коллективе, Саныч, как таковая, в ее значении и понятие о чувстве ответственности — отсутствуют. Ты, как старший группы, скажу напрямик — никакой. На охоту привёз людей? Так это стрельба по голубям теперь охотой называется?! А что же теперь на это скажет мне охотовед? Вам набедокурить и уехать, а мне здесь еще охотиться и охотиться! Нет, посмотрите вы на этого капитана Врунгеля! Он же лыка не вяжет, а у него в руках ружье. А что ему через час взбредёт в голову – нам неизвестно? Тебе лично, Саныч, известно? Мне лично нет. Не-ет, я таких охотников ещё не встреча-ал! Знал бы, с кем буду иметь дело, никогда бы не связался, не звал бы к себе!
— Ну, ладно, Васильич, ты тоже сильно не расходись!
— Как же! Я свою репутацию зарабатывал годами, а могу растерять в один вот такой приезд…
Мы пытались его успокоить, но он распалялся всё больше. Ну, чем тут возразишь? Этого нашего нарушителя я знал, как своего добропорядочного соседа по даче; неоднократно мы собирались с жёнами и детьми отметить какое-нибудь событие: дни рождения, праздники. Имел этот человек один маленький, но существенный недостаток: пил редко, но метко. При употреблении крепкого чая в мере, делавшей чай чифирем, он существенно сдавал позиции в самоконтроле: мог нести всякую ахинею, мог на того, кто обидел и сильно возражал, наброситься с кулаками. Да, я знал об этом его недостатке. А кто у нас святой? Притом, он уже охотился. В минувшем году, весной, я организовал охоту на боровую птицу в Вологодскую область. Но сам не смог выехать, по семейным обстоятельствам, и тогда позвонил Александру, чтобы съездил, так сказать, за меня. Сосед добыл своего зверя — привез из той вылазки бобра. Так мы открыли с ним дачный сезон, тушили бобра под соусом. Я впервые лакомился этим деликатесным, правда, слишком жирным, мясом. Впечатления от той поездки у соседа были незабываемые: и как стрелял он по бобру с лодки, и как, после отдачи в плечо плюхнулся в холодную воду, и как затем спешно пришлось уезжать одному в Москву, на что имелись причины. До пяти утра он рассказывал мне о часах охоты и отдыха во всех мельчайших подробностях и всё сожалел, что я этого всего не видел.
Теперь мы его вели, как браконьера и подсудимого.
Мы подошли к дому Васильича одновременно с Матвеем и Родионом, возвратившимися с прогулки по лесной просеке.
— Мы слышали два выстрела. Какие тут новости? – поинтересовался Матвей.
— Вот Шурик, отметился – дуплетом да по голубям. На глазах у охотоведа. А Санычу теперь за него выслушивай нагоняй! — ответил Сергей.
… Нагоняй! А что, молчать, что ли? – отреагировал Васильич. – Ну, теперь так поступим… Ты, Саныч, на меня не обижаешься за справедливую критику, а я сейчас иду до Николаевича и пробую всё уладить. Не знаю, чем дело закончится, но ты, давай, принимай к этому болвану свои суровые меры. Потом расскажешь какие. А я всё, ушёл!
И Васильич направился к дому охотоведа.
Обведя всех взглядом, я попросил поддержки.
— Как ты мог стрелять по голубям! – начал ювелир Сергей.
— Ответь: ты нормальный человек, или идиот? В охот хозяйстве, да еще в жилом секторе, ты стреляешь голубей: они же не дичь, а пташки хозяйские! – Это говорил Родион, подступивший к виновнику вплотную. Дело могло дойти до крупной ссоры.
— А вы видели хоть одного убитого голубя? Ха, а судьи кто?!
— Не паясничай, служитель Фемиды.
— Да не в том и суть: убил птицу или не убил. Ты ведь, и, правда, сам работаешь помощником судьи. Должен же соображать, что просто так палить из оружия запрещено. Где бы то ни было! — Матвей произносит это таким тоном, словно, это последнее слово приговоренному. Слово без снисхождения.
— Простите меня, больше такое не повториться, — вдруг совершенно трезво отвечает он.
— Я, как председатель коллектива охотников, — говорю я, — уже принял свое решение: иду вслед за Васильичем к охотоведу, извиняться за горе-охотника, а потом мы все собираем шмотки и укатываем в Москву!
— Шурик, скажу тебе откровенно, ты мне не понравился с прошлой весенней охоты.
— Чем я тебе не понравился, Сергей? – с обидой, тут же, точно задели за живое, вскинулся мой сосед.
— Ты забыл, а я тебе напомню. Мы сбрасывались в общий «котёл» – на продукты, у тебя не оказалось денег, и я заплатил. Не так много, назови хоть копейками, но здесь дело принципа. Мы уже второй день вместе, а ты все молчком. В чем дело? Отсюда я делаю недвусмысленный вывод. Ты – халявщик и эгоист. О других не думаешь. Справедливости ради, говорю тебе в глаза: тебе я больше не товарищ, и ехать с тобой, в следующий раз на охоту я больше – уж извини! Запомни мои слова. Я по-мужски. И я всё сказал.
— Я иду? – спрашиваю у единомышленников.
Общее молчание указывает, что всё теперь зависит от того, сможет ли мирно разрешиться дело у хозяина голубей, самого что ни на есть охотоведа, выписавшего нам разрешение охотиться в здешнем лесу.
Но на крыльце я чуть не столкнулся с возвратившимся Васильичем. Быстро же он обернулся!
— Саныч, я всё уладил. – Он потер ладошки. — Но скажу тебе по дружбе: своих охотников ты или распустил – хуже некуда, или они никогда не были ими! Ладно, мы с тобой ещё перетрем эту тему, если пожелаешь. Что, ты намерен тоже лично извиниться? Хвалю! Это, пожалуй, в «двадцатку» будет — дважды точное попадание!
ГЛАВА 13.УРОК

Стучусь, открываю входную дверь и захожу в дом к Михаилу Николаевичу, тот выходит мне навстречу, вежливо здоровается.
— Мы с Иваном Васильичем всё обсудили. Конечно, это чэпе, и с дисциплиной у вас в коллективе дела так себе, в игрушки играете. Учтите на будущее. На моём месте, другой бы отобрал у вас путёвки, да составил на вас, как старшего, административный протокол. Вот и будьте здоровы — и прошу следовать, откуда прибыли!
Я извиняюсь, как старший группы охотников, от себя лично и от коллектива своих людей за проступок одного нерадивого охотничка.
— Спасибо вам за доброе отношение. Но я уже принял решение: мы уезжаем в Москву. Вы правы, наука нужна! Пусть этот проступок одного из нас послужит на будущее уроком для остальных, в воспитательных целях. И я на будущее учту. Михаил Николаевич, вот, возьмите ваши путёвки. — Я их уже вынул из кармана и протянул ему.
— Не так это просто, учесть! А люди? Ты не кипятись, Семён Александрович, спрячь, пока, эти путёвки. Может, еще и пригодятся.
— Вы так считаете? И в правду, прощаете? Без обиды?
— Ну, посуди же сам: из-за одного — отвечать всем?
— А как быть? Васильич больше часа вдалбливал нам о дисциплине в охот коллективах, о традициях… Чем мы слушали? Не понимаю я таких охотников. Один за всех и все за одного – вот что должно быть нашим принципом.
— Это правильно. Но ведь ты испортишь настроение остальным восьми… Да и подросток у вас… И женщина… Что им-то за перепившегося отвечать. Вы ему пить только не давайте, и все пойдет, как надо.
Я благодарю еще раз, прячу в нагрудный карман путёвки и быстро ухожу.
Пока шёл к дому — заимке, подумал. В самом деле: нам тут всем поостудиться следовало бы. Столько приложил сил, чтобы собрать всех товарищей, их девять человек. В голову пришла одна мысль…
Семь охотников и подросток стояли всё на том же месте, ожидая меня. Издалека был слышен голос Васильича, седьмого, вновь взявшегося распекать моего провинившегося соседа, последнего из нас. При моем появлении бросил его и спросил меня:
— Всё улажено?
— Ничего не улажено. Все, сдал я путевки, и сейчас мы все, потихоньку, без лишнего шума, собираемся и уезжаем в Москву. Зайдём, Иван Васильевич, в дом, на пару слов.
Васильич, безоговорочно подчинившись моей серьезности, проследовал за мной. В доме рассказываю:
— Улажено, улажено, нечего беспокоиться. Мирно поговорили. Мировой мужик! А ты, давай, продолжай поднимать планку дисциплины!
— Поднял дальше некуда, — сказал ворчливо Васильич, а сам с облегчением вздохнул.
— Уф! Ну, чего делать, хоть проси, хоть приказывай.
— Для начала выходи к народу и объявляй сбор домой. А там видно будет.
— Понял тебя, Саныч.
Васильич уходит, я остаюсь, собираю свои вещи, разбросанные по дому. Сажусь на кровать, чуть выжидаю и выхожу из дома с ружьями, курткой и рюкзаком. Степенно и непреклонно иду к своей машине, мимо восьми человек, провожающих меня скорбным молчанием. Я представлял, что у каждого сейчас на душе. Но нужно было преподать хоть один урок. Себе, в том числе.
Слышу продолжавшуюся разборку за спиной, голос Васильича:
— Послушай ты, судья, расстрельщик голубей! До тебя хоть дошло, что происходит? Саныч из-за тебя путёвки сдал, сейчас сядет в машину и прощай. А, кстати, ты приехал с ним, кто тебя теперь повезет в Москву? Подумал? Лично на меня даже не рассчитывай! Я бы лучше с превеликим удовольствием надавал тебе по мордасам, да обстановка не располагает. И ты, к твоему счастью, – мой гость…
Я уже вошкаюсь у машины, начав раскладывать вещи. Не поворачиваюсь, но замечаю одним глазом: ко мне идет виновник переполоха.
— Семён Александрович, — зовет он меня по имени-отчеству.
— Чего скажешь, Сашок?
— Вы, это… простите меня, дурака. Вы же меня знаете не один год. Когда я перепью, становлюсь дураком. Но не всегда же!
— Знаю. Только теперь-то, когда все испорчено, от меня чего хочешь? Все уже решено, путевки сданы!
— Не уезжайте! Васильич, вроде бы, уладил с охотоведом проблему. Пацаны меня попеняли, и поделом. Хотите, я тоже схожу с вами к охотоведу и в ножки поклонюсь? Я готов и деньги заплатить, за причинённый вред.
— Ты бы лучше деньги вернул, что должен.
— Да я сейчас же улажу дело с Сергеем… Заберите путёвки! Всякое бывает в жизни. Что, не так?
— Так, так… Ну, ладно… — Я протягиваю соседу правую руку, ладонью вверх. Он с радостью делает тоже, ладони хлопают друг о дружку. Раздается гул всеобщего примирения: виновнику чрезвычайного происшествия, что «уговорил» председателя остаться, прощается многое. Ну, в самом деле, не срывать же охоту на вальдшнепа! Я ставлю условие:
— Ты сейчас ложишься спать, а в восемь, когда за нами придёт «буханка» везти на охоту, я тебя разбужу.
— Я и сам хотел лечь и проспаться…
— Иди, спроси Васильича, где он тебе определит место прилечь… Всё, иду опять за путёвками. А ты тоже извинишься перед ним, но не сегодня.
— Всё сделаю, — говорит сосед, кивнув, и виновато глядит на меня, исподлобья, пока я не отхожу.

Пора! В девятнадцать пятьдесят за нами пришёл «УАЗ-469», называемый в народе «буханка». И в самом деле, автомашина имела схожесть с буханкой ржаного хлеба. Сергей, водитель и лучший кореш Васильича, здороваясь, каждому из нас долго пожимал руку, заглядывал в глаза, словно, изучая.
Сажусь в машину последним, отдаю ему сразу же пятьсот рублей — за доставку нас к месту охоты и обратно на базу.
— После, как выполню работу, отдадите, а пока спрячьте, — говорит Сергей. И мы трогаемся.
— Иван Васильевич, как вы думаете, к вечерней тяге не опоздаем? – спросила Мария у всезнающего охотника.
— О-о! Устами Марии говорит профессионал! Мужики, учитесь у Амазонки! Ито: профан поинтересуется так: «Состоится ли охота на вальдшнепа?» А профи так: «Будет ли вечерняя тяга? Тянул ли вальдшнеп?» Не сомневайтесь – тяга будет. К этому имеются все предпосылки. Во-первых, налажена отличная погода. Сегодня, после обеда, было двадцать два тепла, как в средине июня. Сейчас, — убедитесь сами, — в небе – ни облачка! Вальдшнеп будет тянуть, как миленький. Никуда от нас не денется! Гарантирую!
— Держитесь, кто за что может! Проезжаем гиблое место! – предупредил водитель, сбросил газ и переключил скорость – с третьей на понижающую. «Буханка» тут же, на второй скорости, въехала в огромную лужу, конца которой не было видно; оказалась она метров в пятьдесят.
— Пронесло! – выдохнула Мария. Все также вздохнули с облегчением.
И вот уже наш охотничий весенний лес! Он звенит сотнями песен, свистов, криков и перекличек – настоящая вольная жизнь, настоящий концерт. Все это было только в разгаре. Сергей доставил нас к лесу, называемом «бревном». Почему это место имеет такое название? Я хотел было спросить, но когда вышел из машины — тут же об этом позабыл. Настолько был зачарован увиденным! Картины кругом были живописными. Стройный строевой лес: мощные сосны и ели. Со всех сторон низины с ольхой да мелкая поросль берёзок. От ручьев и луж тянет приятной весенней сыростью, из леса бьёт в нос запах прелого листа и молодой травы, да только что распустившихся берёзовых листочков. К вечерней поре то дрозд, то овсянка, то смолка затевают между собой перекличку. Но уже очень скоро становится заметно, что беспорядочные крики лесных птиц начинают затихать.
В лесу становится тихо. А дальше происходит таинство – ожидание манящего звука предвестника весны лесного кулика – вальдшнепа!
Примерно в двадцать один тридцать прозвучали первые звуки: «Цси… цси… цык-цык… хор-р-р… кр-р-р…» Это был он – первый вальдшнеп, пролетевший высоко и быстро, над деревьями!
Вот за этими сказочными и мелодичными звуками, за этой загадочной, малой птичкой с таким нерусским названием – вальдшнеп – мы, городские охотники, и приехали за триста вёрст. Ещё живёт романтика! Не выветривается из нас зов предков — охотничий инстинкт! Охота, когда ею очарован, – пуще неволи! И каждый из нас это начинает чувствовать…
Васильич, знаток этих мест, расставил нас, восьмерых, по полянам, опушкам и вдоль широкой лесной дороги, так, чтобы сектор обстрела одного охотника не пересекся с его соседом. Сам же он взял шефство над Арсением. Лишил меня десятизарядного и лёгкого карабина–автомата, «Сайги», вручив его подростку, а мне дал свой «Иж-27». Григорий ушёл с моим пятизарядным гладкоствольным «МЦ-21-12». Свою собаку, больного Лиса, он вынужден был оставить на базе, привязанного на сеновале.
Итак, наступило время вечерней тяги. Мой сектор обстрела – лесная поляна. Становлюсь под высокую сосну, ожидаю. На противоположной стороне поляны примечаю спиленные и сложенные в одну кучу хвойные деревья; и сектор обстрела там намного шире. Ставлю ружьё в положение «на предохранитель» и вешаю на правое плечо. Решаю сменить позицию, направляюсь к спиленным деревьям. Делаю несколько шагов и наступаю на сухую ветку. Сидящий в траве, в двадцати метрах от меня, вальдшнеп вспорхнул вверх, пролетел над головой и, пока я снимал с плеча ружьё да разворачивался на сто восемьдесят градусов, исчез за верхушками высоких деревьев.
«Ничего, ещё подфартит, вальдшнеп только начал тянуть» — успокаиваю себя, направляясь к новой, более удачной, с моей точки зрения, позиции.
Но охотничья удача в этот раз от меня отвернулась. Полтора часа я простоял, не шелохнувшись, на одном месте, так и не увидев больше ни одного вожделенного кулика. Однако слышал выстрелы моих товарищей охотников.
«Бах-бах! Бах-бах бах!» И – гуляющее, по лесу эхо. Оно запомнится мне надолго.
Наконец, вижу красную ракету, медленно поднимающуюся в тёмное небо. Светящийся круглый шар застывает на несколько секунд в самой верхней своей точке, куда мог долететь, затем падает, ускоряясь, вниз, и исчезает за высокой темной стеной леса. Это Васильич подал знак – всем явиться к месту сбора – к УАЗу.
В этот вечер, по нашим подсчётам, пролетели десять птиц. Шесть из них пролетели вне досягаемости выстрела. Стреляли по шести, добыли двух, а одного, подранка, не нашли. Охотничья удача улыбнулась Марии. Женщина первым же выстрелом сняла вальдшнепа, прервав его замысловатый и непредсказуемый полёт. Отличился и Арсений. Всезнающий Васильич поставил подростка вдоль дороги, у «трубы», где удачнее всего была тяга. Видя, в Арсении будущего толкового охотника, он лично руководил им, и тот не подкачал – добыл второго кулика.
— По моим наблюдениям, в последнее время вальдшнеп все больше тянет над высоким лесом, а не над низиной и низкорослой порослью, — уже в машине делает свой вывод Васильич. – Никто и не спорит, ему видней. Опыт, как говорится, сколько ни пей, не пропьёшь – или он есть у человека, или его нет.
В наш завтрашний план входило снова побывать здесь, на вечерней тяге. Васильич внёс ещё одно предложение.
— Поскольку весь завтрашний день у нас опять свободен, предлагаю съездить на «буханке» в одно интересное местечко, к бобровому болоту. Это в десяти километрах отсюда. Наш водитель Сергей тоже охотник, он этот бобровник знает. Там возле леса протекает небольшая речушка, образуя озеро, вокруг которого бобры повалили все деревья. Стоят там березовые колья, обточенные бобрами, как карандаши. «Ляпота!» — как говаривал в новой Москве Иван Грозный. Сами всё увидите. Сергей, ты завтра свободен?
Эх, Васильич, я-то весь завтрашний день занят! Но не беспокойтесь, проблемы не возникнет. Мой тесть вас отвезет. – Отвечая, водитель поворачивал машину с грунтовки в сторону базы.
— К одиннадцати пусть подъедет, лады. Саныч, а теперь расплатись с водителем, — напомнил мне земляк.
ГЛАВА 15.НА «БУХАНКЕ»
Назавтра, в одиннадцать утра мы все, в том числе, и повеселевший, наконец-то, Лис, ехали в «буханке» знакомой нам дорогой. Ехали налегке, в «разведку», прихватив с собой только ружья. Предполагалось осмотреть бобровое болото, пройтись в его окрестностях, сделав рекогносцировку местности, а затем вернуться на базу и подготовиться к вечерней тяге. Разумеется, никто не возразил против идеи Арсения: развести у «бобрового болота» костёр, зажарить на прутьях двух имеющихся вальдшнепов и тех, которых добудем на вечерней тяге. Одним словом, культурно посидеть, поговорить за жизнь. Васильич, правда, поначалу вяло сопротивлялся – «Костёр в бобровнике, да возле леса? Ну, не знаю…» Но просили не мы – подросток, к которому он успел привязаться. Поэтому вскоре он уступил Арсению. Мне кажется, я разгадал состояние земляка: у него не было сына, а имелись две дочери и, опять же, внучка, как и у меня…
— Хорошо… Но лес сухой, сами видели. У водителя мы попросим лопату, окопаем землю вокруг костра. Посидим у костерка и днём, но недолго. После вечерней тяги, ближе к полуночи, мы должны снова попасть к бобровнику. Собственно говоря, зачем мы сейчас туда едем? Уж явно не за тем, чтобы понаблюдать, чем живут бобры? Эти мудрецы днём в своих «хатках» отдыхают, а на промысел выходят ночью. Когда бобёр плывет, его еле видно: всё тело под водой, только нос с небольшой частью головы над поверхностью. А заприметишь, только если посветишь фонариком, где расходится мелкая волна в обе стороны. Фонари мы привяжем скотчем к стволам, как именно — я покажу.
— Васильич, однако, бобра стрелять нельзя, он занесён в Красную Книгу, — замечает Матвей.
— Ты прав, Фотограф – нельзя. И закон не позволяет. Но если очень хочется, а нельзя, то в конечном итоге, можно. Таковы, к сожалению, некоторые поправки к нашему закону.
Мое внимание зафиксировало, что на слове «можно» охотник – профессионал сделал акцент. И он сделан был неспроста.
– … С охотоведом я уже перетёр данный вопрос: один бобёр – пятьсот рублей, два – штука. Больше двух мы стрелять, пожалуй, не будем. Да и не стоит сейчас, нам, мужики, делить шкуру неубитого медведя. Короче, сориентируемся на месте. Вы сами-то как, согласны с такой постановкой вопроса?
Все мы тут же позабыли о Красной Книге: одобрили предложение Васильича, загалдели, начали кулинарные дебаты. Мой сосед, Александр, — он же Шурик и Барон Врунгель, — молчавший до этого момента, не удержался и поведал о том, как ему удалось подстрелить зверька с лодки, как опрокинулся в студёную воду с ружьём, и как доставал его веслом.
— Опять лапшу на уши вешаешь? — упрекнул его Василич. Но тут уже свидетели — Сергей, а за ним Матвей и Родион, побывавшие на той охоте, вступились за судью – подтвердили тот, натурально имевший место, факт.
— Иван Васильевич, вот вы ничему не верите, чтобы я ни рассказывал.
— Это потому, что ты, пока еще, не дорос до настоящего охотника.
— Ну, вот.
В этот момент «буханка» встала – и не в самом подходящем месте: в аккурат посреди той самой пятидесятиметровой лужи среди поля. Я сидел на переднем сидении, рядом с пожилым водителем, тестем Сергея, и заметил, как неумело он справляется с машиной. Его зять вчера, подъехав в луже, предупредил нас: «Держитесь, кто за что может». Он врубал вторую скорость, и автомобиль проскакивал «гиблое» место с такой быстротой, что пассажиры не успевали как следует испугаться. Сейчас все уставились в окошки на ту опасность, которую могла таить в себе эта заболоченная лужа.
Васильич даже привстал со своего места и, смотря в переднее окно, выдал порцию выговора и водителю.
— Владимир Борисович, надо было проскакивать это место. А теперь не мешкайте, ну-ка, быстро переходите на первую скорость!
— Да я уже врубил, — отвечал водитель. – Тяни – греби, родная!
Сельский вездеход, когда-то разъезжавший по деревенскому бездорожью и в качестве машины «скорой помощи», медленно-медленно прополз самый увязистый, может и во всей округе, участок, выкарабкался на грунтовую дорогу, и, облегченно выдохнув выхлопными газами, покатил дальше. Вздохнули и мы. Обошлось.
Не доехав до бобрового царства около километра, пришлось нам выгрузиться. Талыми водами размыло значительную часть здешних путей. Но шли мы дальше налегке, без тёплой верхней одежды – курток и бушлатов.
Второй день подряд полковник носил вслед за женой ее ружье на своем плече. На вечерней тяге неотступно следовал за Марией, был немногословен, а держался бодрячком.
…После того, как она первым же выстрелом взяла вальдшнепа, её зауважал даже Васильич. Сама она трофеем не похвалялась, лишь утром попросила Матвея сфотографировать её с добычей – маленькой этой, убитой ею, пичужкой. Каждый из нас тоже не побрезговал взять два лесных кулика за их тоненькие ножки, приподнять впереди себя, дабы иметь возможность продемонстрировать друзьям и родственникам свои фотографии с этой серенькой лесной пташкой. Затем Васильич завернул обоих куличков в целлофановый пакет и засунул в холодильник – до вечерней охоты.
Еще только второе мая. Но в этот наш день в сказочном лесу солнце припекает уже совсем по-летнему. Оно успело подняться высоко, давно оставив горизонт, и теперь висит над головой, почти в зените. По обеим сторонам дороги радует глаз молодая трава, а свежая зеленая поросль придорожного березняка распушилась маленькими нежными листочками.
— Вот еще анекдот, слушайте! Только кто знает, — чур! — тот пусть накинет на рот тряпочку.
Васильич не может молчать, по определению. Он говорит много, но, кажется, – всегда по делу:
— Один охотник рассказывает другому, как он ходил со своей собакой на медведя. «Нашли мы с Шариком берлогу, я сделал засидку, и вот стали ждать. Проснулся Потапыч, вылезает из берлоги. Ну, я тут по нему из своей пятизарядки все пять пуль и выпустил. Медведь в лес, как шуганёт! Шарик – за ним. Я остался в засидке. «Понимаю тебя,- говорит второй охотник, — идти за раненным зверем очень опасно. Ну, и чем всё закончилось?» — «Сижу, значит, — отвечает, — жду. И вдруг, сзади, кто-то положил мне на плечи когтистые лапы. Не стану, приятель, от тебя скрывать: от страха я и обделался. Поворачиваю голову, а это – мой Шарик! Но я всё продолжаю и не могу остановиться. Правда, уже с облегчением. «С облегчением!» — поздравляет меня приятель. Я отвечаю: «Спасибо на добром слове!»
Дослушав, одновременно все восемь человек, кроме рассказчика, грохнули смехом. И вот подошли к конечной цели – к бобровому болоту. Какая тут открылась панорама. Это было зрелище! И описать без восторга такого невозможно.
ГЛАВА16.БОБРОВОЕ БОЛОТО
На краю леса перед нашим взором протянулся пруд – неправильной овальной формы — километра на полтора в длину, метров триста в ширину. По всей его овальной окружности весь лес, преимущественно, берёзовый, был повален неутомимыми лесоповальщиками – бобрами. Берёзовых заострённых кольев было такое множество, что разум поначалу отказывался верить. Неужто это дело одних только бобровых зубов. Полковник присвистнул.
— Видел бобровые места с бобровыми плотинами, но такого разоренья природы наблюдаю впервые!
Васильич начал показывать нам бобровые ходы и норы в хатки, проделанные в высоком берегу, на уровне воды.
– Смотрите же, сколько их здесь! Видите, одни ходы полностью затоплены водой, другие, как вот эта нора, к примеру, — он заглянул в нее, — только наполовину. А какие они огромные! Их здесь сотни и тысячи. Бобров же никто и не считал. Вот почему парочку мы добудем, полагаю, с чистой совестью!
— Это, считай, факт, Васильич!
— Если так, то я предлагаю вам, друзья, сейчас же разбиться на группы и пройтись со своими ружьецами, изучить местность. Давайте, расходитесь по разным сторонам, а мы с Арсением побудем здесь, у нас с ним свои планы.
— Какие планы? – спросил я, хотя и так знал, о чем идет речь.
— Я прихватил нарезной карабин с оптикой, буду обучать Арсения стрельбе. Ты не возражаешь, сынок? — обратился бывалый охотник к подростку, который заранее одобрял каждое его предложение.
— Нет, я сам хочу остаться с вами, дядя Ваня.
— А отец – не возражает?
— С какой стати, Васильич? Ты плохому, чай, не научишь. Я, Матвей и Родион пойдём во-он в том направлении, — показал Сергей, поправляя на лбу фонарик, прикрепленный лентой из скотча…
Вторую группу составили Гриша с собакой, мой сосед Александр и я. В третьей остались полковник с женой.
Медленно, никуда не спеша, мы расходимся по разные стороны от бобрового болота.
Впереди нас бежал Лис. Черного ризеншнауцера было не узнать: его элегантные, изящные движения были размашисты, легки и свободны. Отбегая метров на пятьдесят, он прилежно возвращался к своему хозяину. Была заметна его природная самоуверенность, уравновешенность и выносливость. Они позволяют малышу такой породы в течение какого-нибудь года превратиться в превосходную спортивную или служебную собаку. Лису был год и месяц, и Григорий ещё не определился, в какой роли он желал бы видеть своего питомца.
— Мой пятилетний внук прячет от Лиса свои игрушки, а потом требует их отыскать. Умный. Многие считают, что способности и возможности ризеншнауцера ни в чём не уступают даже немецкой овчарке. Но поживём – увидим. Поскольку, сами видите, ей необходимы, как воздух, такие вот длительные прогулки. Много времени посвятить Лису не могу, я работающий пенсионер. Спасибо тебе, Саныч — не отказал в просьбе, взял с собой в машину. Отныне я твой должник… Ах, да, то бишь о чем я? Внук у меня… И Лис тут же все находит, как будто не по запаху, а, прямо, мысли читает.
— Ну, ты загнул! Мысли читает!
— Ты, Гриша, брось страдать ерундой: спасибо. Что взял в машину! Что это, большое одолжение? В нашем охотничьем кругу это – норма. Слышал, Васильич нам рассказывал, какие раньше в коллективах были традиции… Да и сейчас, мы что, инопланетяне, что ли.
Не успеваю завершить словословия, так, больше для поддержания тихой беседы, как в этот момент Лис подбежал к небольшой реке и вспугнул там сидящих на воде двух красавцев-селезней.
— Саша, Гриша, стреляйте! — кричу и сам срываю с плеча короткоствольную «Сайгу». До уток уже метров сто, сто двадцать… А прицельная дальность моего карабина – пятьдесят. Товарищи успели сделать по два выстрела – «в небо».
— Теперь возьму ружьё наизготовку. Буду нести на плече, лишь поставлю на предохранитель. Становится интересно: здесь – дичь! Не исключаю, что еще подфартит, — рассуждает Александр, перезаряжая двустволку.
— Вон там, вдалеке, виднеется густой березнячок, и ольшаник там. Чешем туда? Может, что интересное сыщется? — предлагал Гриша. Других предложений не было.
Мы топаем, никуда не торопясь, внимательно прощупывая взорами обозначенное место. После поднятых из воды уток и произведённых по ним выстрелов, у Лиса проснулся, видать, азарт сторожевой пастушьей собаки. Он носился по полю, как неугомонный, отбегал от хозяина на сто — сто двадцать метров, возвращался к нему и снова удалялся, исчезая вдалеке.
В молодом березняке и низкорослом ольшанике мы находим много следов парнокопытных, в основном, лося и кабана. Встречаем и разодранную и съеденную лисой ворону, её черно-смолистые перья были разбросаны в радиусе нескольких шагов.
Уже на обратном пути мы слышим одиночные выстрелы нарезного карабина «REM-223». Это наш Васильич давал свои уроки стрельбы Арсению. При подходе к бобровому болоту видим полыхающий огромный костер из запаленных сухих берёзовых дров. Таковых в районе бобровника имелось неограниченное количество. Рядом с большим костром горел малый костерок и, — мы не поверили своим глазам, — на ивовых прутьях поджаривались куски свиного сала. Капли топлёного жира скапывали в костёр, огонь вспыхивал яркой белой вспышкой. Ветра не было, а воздух был пропитан непередаваемым ароматом данного сельского деликатеса. Оба костра были окопаны по кругу, тут же стояла лопата.
— Откуда у Васильича сало? Мы же с собой ничего не брали, садились в машину налегке? – удивился Григорий. Ни я, ни Александр не знали. Но вот в десяти метрах от нас ухнул очередной, и последний, выстрел из нарезного карабина – стреляли в сторону, по куску фанеры, привязанного к берёзе. Лежащий на земле с ружьем Арсений поднялся и вместе с Васильичем пошел к мишени. Потом оба вернулись.
— Васильич, объясни, откуда у тебя сало? Мы же с собой ничего не брали? – не отступался от мысли выведать тайну Григорий.
— Это вы не брали, а вот я предусмотрел. Там, в золе, ещё и запечённая картошка имеется. Арсений, ну-ка, переверни сало! Давай, давай, ученик! Я сейчас попробую дозвониться до твоего отца. Боюсь, правда, что здесь телефон не работает, нет покрытия сети. Но попробовать надо: попытка – не пытка. — Он вынул телефон…
— Нет. Никаких признаков жизни. Что ж, будем теперь ждать.
Ждать пришлось не так уж долго – минут пятнадцать.
Затем все сидели вокруг малого костра, ели обжигающую картошку с салом, нахваливали и благодарили предусмотрительного Васильича. Тот скромно отвечал:
— Мужики, нечего мне дифирамбы петь, Испортите аппетит, ей-богу. Поймите одну простую истину: вы первый раз на таком мероприятии, а я – по нескольку раз в году. Теперь умножайте, ну, хотя бы, два раза на двадцать лет, и вам будет всё понятно. Однако, для полного счастья, нужно нам сегодня попасть на вечернюю тягу. Это – раз. И – два: к двадцати трём, до полуночи, быть здесь и добыть хотя бы одного бобра. Привезем с собой казан, крупу какую-нибудь, и всё остальное, чтобы хорошо посидеть, ну, скажем, до зорьки. Я помню, нашему Фотографу надо выехать, с утра пораньше, в Москву. Матвей, я тебя правильно понял? Ты собираешься показывать нам фотки или как? Везде и всюду ходишь, фотографируешь, но никто не видел, что получается.
— Вы правильно меня поняли. Возможно, уеду сегодня же в ночь, после вечерней тяги. Жена несколько раз звонила, искала меня, но я не могу вечно быть для нее «недоступен». С ума там сойдет! А снимки – вот, смотрите, пожалуйста!
Матвей открыл планшет, мы сгруппировались вокруг него, рассматривая сделанные им фотографии: во дворе Васильича, за шашлыками, на лесной просеке, куда он ходил прогуляться с Родионом, на вечерней тяге и сегодняшнее утро с двумя вальдшнепами в наших руках. Он успел нащелкать нас и у «бобрового болота». Фотографий на планшете было много, как одиночных, так и групповых. Когда смог всё успеть? А вдруг, молодая жена однажды доберётся до этого планшета с уликами его лжи? Этот интересный вопрос вертится у меня на языке, но я его не задаю — парень сам разберётся. Полковнику же понравились фотографии со своего концерта, и он спросил:
— Матвей, что ты собираешься делать с этими снимками?
— Выставлю на наш охотничий сайт. Это будет мой отчёт, как фотографа, о нашей вылазке сюда, в Тверскую глубинку. Кто-то должен написать на сайт статью, сам я не смогу, сочинительство не моё ремесло. У кого из вас есть интернет и своя электронная почта, прошу опубликовать её на сайте. Я найду и пришлю вам все фотки отдельным файлом.
— Именно об этом я и хотел тебя попросить, — обрадовался Николай Дмитриевич. Заполучить одним файлом все фотографии с охоты уже хотелось всем.
Около часа мы рассматривали снимки, благо времени до вечерней тяги было в избытке. Произведениями искусства от Матвея все остались довольны.
— А ведь, хорошо сидим, мужики! – Много ли охотнику надо? Чтобы раз в году подфартило на охоте: посидеть, как мы сидим, у костра, пообщаться да поговорить. Охота и рыбалка – наше всё. Я – прав? — спросил полковник.
— Орла видно по полёту, а настоящего охотника – по этим, золотым словам, Николай Дмитрич. А вот когда мы проведём здесь ночь, и съедим под чаёк двух бобров, а с утреца, перед отъездом, ты нам ещё сыграешь и споёшь, тогда я точно в Москве отложу дела, и в первую очередь напишу статью. Как ее озаглавим, единомышленники?
Васильич был в ударе. Шутил и балагурил, веселя всю компанию.
Мы были довольны и он, вместе с нами, радовался, как дитя малое. Оно и понятно: привёз девять человек на свою дачу, служившую охотничьей заимкой, дал каждому угол, напоил — накормил, на вальдшнепа охоту организовал, этот вот бобровник показал. У нас впереди ещё одна вечерняя тяга и — под занавес — ночная охота на бобра. И с охотоведом он все вопросы решил. Отдых идёт по намеченному плану. Перед отъездом мне, как председателю, надо его сердечно поблагодарить, от имени всех. «Его теперь никто не забудет. Поистине охотник, товарищ — находка! Таких, может быть, очень трудно найти даже в Москве.
— Мужики, слушай меня дальше! Есть такое предложение: я предлагаю, а вам самим решать. Здесь, у болота, мы оставляем двоих. Для чего двоих? Поддерживать огонь — раз; а как стемнеет, надо вести наблюдение за передвижением бобров, и это – два. Всем вести себя тихо. Если повезёт и какой-нибудь грызун подплывёт близко к берегу – стрелять в него. Но бобра нам, мужикам, не брать больше одного! Второго будет добывать Арсений из «Сайги» Саныча, или же Мария. Кому из них повезёт, тут уж пусть звериный бог Егорий решает. Только на два бобра мы с «таможней» договорились, этого никто не забыл? Итак, кто остаётся здесь?
— Я останусь, если, конечно, можно, — говорит мой сосед.
— Тебе не обязательно, ты в прошлом году уже добыл бобра, — резко ответил Васильич.
— Ладно, хоть тут прогресс: признали, что я не врал!
— Я вот, к сожалению, не могу, — напоминает о срочном выезде в столицу, Матвей.
— А я хочу побывать на вечерней тяге, — говорит Мария.
Три человека, из девяти, выбыли из игры: Матвей, Мария и её муж. Я решаю остаться, да и соседа-дачника надо поддержать.
— Васильич, я остаюсь — вместе с Александром. Такой расклад подойдет?
Бывалый охотник кивнул и посмотрел на часы.
— Без десяти шесть. Пока доедем до базы – семь, в восемь нам выезжать на вечернюю тягу, а к ней надо подготовиться. Мужики, подъем.
Не спеша, собираемся и топаем к машине.
— Саныч, в машине ещё картошка имеется, можешь взять. Вечер длинный, подкрепиться захотите, запечёте в золе.
— А почему нет? Саша, остаёшься здесь, а я провожу ребят и вернусь.
— Хорошо. Это. Васильич, не забудьте забрать лопату, авось пригодится, — напоминает мой сосед охотнику с двадцатилетним стажем, и подает ее.
— Спасибо, — поблагодарил тот, принимая. – Лопата, конечно, у водителя – одно название, черенок вот-вот переломится, но хоть такая, да пригодится. Без лопаты, топора, ножа и ружья в этаком, Богом забытом крае никак нельзя. – Напоследок он окинул оценивающе место стоянки: не забыли ли чего.
ГЛАВА 17. В ЛУЖЕ

Через полчаса я вернулся к бобровому болоту. Александр времени не терял: в большой костёр натаскал берёзы, к малому костерку – тонких веток и сухой травы: удобно сидеть, а можно и полежать на боку, погреться в вечернее время. Показываю картошку.
— Не стоило брать. Мы хорошо поели, сейчас полседьмого, а полдвенадцатого Васильич обещался вернуться.
— Посмотрим. Нам здесь до утра ночевать. Кстати, я попросил привезти нам верхнюю одежду — наши куртки. Ночью температура опустится с двадцати до десяти. Всё же, не лето, а — второе мая.
— Я об этом не подумал.
— Ты на Василича в обиде?
— Еще бы! Ради всех вас только его стерпел.
— Зря. На обиженных воду возят.
— Знаю. Но ты же видишь сам: он меня сразу, по приезду, невзлюбил. Наградил меня позорным прозвищем Врунгель. А я, ради компании, терпи! Я с ним в детстве гусей не пас. И работаю в серьезной организации – в суде.
— Но далеко не главное, где и кем человек работает. А он даёт всем оценку со своей охотничьей колокольни. Она у него высокая. А твой язык – оказалось — враг твой. Не я это сказал – Омар Хайям. И что язык у человека маленький, но, сколько принес бед. Прозвище он, правда, дал, жуткое. Я бы не снес!
— Для того они и охотничьи байки, чтобы присочинить!
— Это правда. Но что вышло, то вышло. Ты же видишь, он старается ради нас изо всех сил.
— В принципе, тут ничего возразить не могу. Мужик. Человек слова. Но тоже язык без костей.
— Давай сменим тему.
— Как скажете, уважаемый Семён Александрович! – В голосе прозвучала миролюбивая и одновременно саркастическая нотка. — Давайте-ка, лучше пройдёмся вокруг озерка, понаблюдаем. У вас картечь есть?
— Имеется, но у меня двадцатый калибр, а твой – двенадцатый. И переходи опять на «ты». Намотал на ус, что надо было, и ладно.
— Ладно, считай, что перешел. Бобра картечью бьют… У меня тоже есть: патронов я закупил много…

Стемнело. По небу за слоем перистых облаков плыла, словно бобер, скрытый тонким слоем воды, полная белая луна и, казалось, тоже оставляла по сторонам следы волн. Одна за другой, быстро зажигались звёзды. С юга дул лёгкий теплый ветерок, нагоняя все больше облаков. По мере того, как луна ныряла глубже, зеркальная водная поверхность в озере то темнела, то опять светлела, отражая звёздные миражи; а то покрывалась мелкой рябью. Все время казалось: вот-вот там покажется бобровая шкура. Лишь однажды мне удалось увидеть зверька — по небольшой волне, раздвигающейся в разные стороны от его головы, большого носа с раздувающимися ноздрями. Я тихонько окликнул соседа и показал ему на это чудо.
— Слишком далеко, да и чем мы его достанем? Надо, чтобы он проплывал вблизи от берега. Видел, какие длинные берёзки я уже заготовил?
— Да.
— Подождём. Верю в удачу. Чую, как зверь, мне и сегодня должно подфартить. Своего бобра я всё же возьму.
Перехожу на шёпот, делюсь с соседом мыслями.
— Я схожу к костру, подброшу дровишек, а в золу положу картошки. Через полчаса, максимум час, наши должны подъехать. Думается, Васильич не станет разводить костер после тяги, готовить там, на прутьях, вальдшнепиков, а возьмёт их сюда. Да прихватит, конечно, тех, что в холодильнике. Неплохо, да? Классно мы еще посидим!
— Согласен. На кой ему терять время с костром там, когда мы собираемся провести ночь тут. Хорошо, иди к костру, а я остаюсь. Нет, я должен чего-нибудь подстрелить!
— Голубей только не трогай, даже если под носом сядут. Даже диких!
— Ну, замяли же тему, Саныч!
— Если ты это усвоил, то нечего и серчать. Извини…
Наши охотники не приехали ни к половине двенадцатого, ни к половине первого.
Саша сидит у костра, рядом со мной. Мы выгребаем палкой из золы запечённую картошку, соскребываем охотничьими ножами обуглившуюся корочку, посыпаем солью и жуем. А все же ему не подфартило. Мы дважды видели на водной глади, слишком далеко от берега, пару-тройку бобровых голов. Но зачем зря тратить патроны? Без фонарика, прикреплённого к стволу, обойтись, и впрямь, оказалось невозможно. Вот приедут наши, привезут фонарики, тогда и толк будет. Только почему их до сих пор нет?
— Я считаю, что-то там у них не срослось. Ты как мыслишь, Саныч? Вдруг там, какое ЧП.
Мысль, как и тревога его, мне понятны.
— Типун тебе на язык, сосед! На эту тему давай пока рты на замок? Сломалась машина, может… Ты видел, в каком она состоянии. Не завелась на вечерней тяге, и сейчас там производится ремонт — под фонариками. А если бы не завелась уже на базе, то сели бы на «Ниву» Васильича, взял с собой двух-трех желающих и давно были бы здесь.
— Согласен. Тогда чего же мы ждём? Уже около часа ночи.
— Ты прав. Сейчас заливаем костёр и идем пёхом, это километров десять. Дорога здесь одна, если поедут навстречу, не разминёмся, — говорю я, и мы поднимаемся.
Мы отмахали километров пять или шесть. Исключив наихудшую версию о случайном самостреле, мы с соседом обсудили все другие варианты. Остановились, все же, на поломке советского автопрома семидесятых годов минувшего века. Потом опять, по второму кругу:
— Но почему ваш хвалёный Васильич не приехал за нами на «Ниве»? Я считаю, он должен был оставить наших охотников с водителем «буханки», сходить домой, завести «Ниву» и приехать за нами.
— Погоди ты. Вот дотопаем, часа полтора осталось, тогда и узнаем, в чем тут причина. Смотри, там вдалеке, какие-то огни. Деревни здесь, среди полей, я не наблюдал. Что это может быть?
— Похоже на инопланетян. Как будто приземлилась летающая тарелка: светит прожекторами в разные стороны – в небо, в поле, к нам.
Мне и самому пришла в голову эта бредовая мысль. «Тарелка» была ещё настолько далеко от нас, что ничего другого в наши головы пока не приходило. С этого момента всё наше внимание было приковано к этим огням, беспорядочно расходящимся от земли в разные стороны. Мы медленно приближались к месту крушения «инопланетного вторжения».
— Может, зарядим ружья пулями? Чем черт не шутит? – предлагает сосед.
Я посмеиваюсь, и Саша тоже похихикивает над своими же словами. И вдруг его осеняет.
— Это же наши, Саныч! Наша «буханка» застряла в пятидесятиметровой луже! А возле неё бегают, с фонарями, мужики! Как я сразу не догадался?!
— Почему не догадался? Ты разгадал тайну крушения НЛО. А выходит — ехали да не доехали…
Наши с соседом две человеческие силы в помощь «буханке» не понадобились. УАЗик уже успели вытащить из «гиблого» места. Охотники были похожи на чертей: все перепачканные чёрной грязью.
— Привет, инопланетяне! Помощь землян нужна? – громко спрашиваю у собравшихся возле машины и перекуривающих охотников.
— Не шути ты, Саныч, Бога ради! Мы здесь торчим с одиннадцати часов. Ехали к вам, и всё было чики-чики. На тяге, правда, не взяли ничего. Никому не подфартило, но это бывает. Водитель, Владимир Борисович, плоский блин, подвёл. Ты же днём сам видел, как он рулил. Заехал в лужу, остановился и тогда только начал переключать скорость на первую пониженную. То было днём, а в этот раз, ночью, он не попал в колею, крутанул рулём, вот и сели на брюхо. Мы еле-еле открыли дверь. Ну, что ты ему скажешь? Сидит, понимаешь, виновник торжества, в машине, через каждое слово с извинениями. А на кой они нам?
Мария и Арсений стояли в сторонке, чистенькие. Васильич, видимо, категорически запретил им лезть в болото, чтобы спасать бегемота. Матвея не было. Недалеко, в поле, по сухой прошлогодней траве резво носился Лис. Григорий отправился к нему.
— А где Матвей? Не вижу его, — поинтересовались мы.
— В Москву, к жене отъехал сразу же после вечерней тяги. Он знал, что делал! Не представляю, если бы он тут извозюкался, как все мы. Уж точно Света вывела бы его на чистую воду, — просветил меня и соседа Родион.
— Нам бы чистой водицы. Хоть сейчас вместо бобра в озеро.
Перед тем, как садиться в машину, Васильич всех попросил больше не попрекать пожилого водителя лужей. Со всяким могло случиться.
Однако чрезвычайное происшествие, из-за которого мы не добыли ни одного бобра и не посидели в тесном кругу у костра, не могло улетучиться, как будто в природе его не было.
— Представляешь, — слышу я, — сколько нам пришлось охотничьими ножами и одним топориком вырубить в лесополосе веток, заложить ими две глубоких колеи с водой! В моих руках черенок лопаты напополам в первую же минуту, — рассказывал Сергей.
— Я ещё раз извиняюсь, ребята, перед всеми вами. Честное слово, не хотел я подсунуть вам такую свинью. Виноват я, и даже не знаю, чем загладить теперь свою вину, — все терзала себя перед гостями-москвичами крестьянская душа.
— Борисыч, кончай казниться! В принципе, ни в чем ты и не виноват. И на старуху бывает проруха. И потом, все к лучшему. Не добыли мы бобра в этот раз, возьмём его в следующий. Радости будет больше, или не так, мужики?
— Не, не совсем так!
— Сейчас бобер нужен! С одежкой там, с потерей времени – хрен с ними. А бобер нужен!
— Нужен, нужен! Мало ли кому что в жизни нужно! Есть желающие приехать ко мне повторно, специально за парочкой бобров? – обратился ко всем душа компании.
— Желающих, как видишь по нам, хоть отбавляй!
— Да что там, рано или поздно, обязательно возьмём их!
— Возможно, ещё в этом году, по осени! – говорю я.
— Сергей, — говорит душа — охотник, — а где наш термос? Не выпить ли нам крепкого горячительного чайку? Продрог я что–то, и согреться охота. Поддержишь меня, друг?
Сергей, Александр и Григорий без обиняков поддержали предложение Васильича. Полковника оно расстроило.
— Мария, у тебя права с собой? – на всякий случай, поинтересовался он у жены.
— Дома, дорогой мой, мои права. Не выгорит сегодня у тебя, — ответила охотница.
Мне же и Родиону это предложение не представилось таким уж заманчивым. Уже сегодня, после обеда, мы должны были совершить отъезд. Завтра – четвёртое мая, начало трудовой недели, и всем, кроме двоих пенсионеров — меня и Васильича – необходимо было быть на работе. Ну, а что касалось Арсения, тому – в школе.
К половине четвертого мы, наконец, добрались до охот хозяйства и сразу же завалились спать. Грязная одежда была сложена в одну кучу. Мария обещала встать пораньше и простирнуть её. Я обещал обеспечить доставку воды из колодца хозяйства охотоведа.

Первым проснулся я, следом за мной Мария. Натаскиваю в большой круглый чан водЫ, нахожу порошок и ребристую доску – стиральную ручную машинку от наследства мам и бабушек. Советуюсь с охотницей, чего бы приготовить на обед, потому, как время завтрака прошло, а перед отъездом всем надо пообедать. И, заодно, поужинать. Мария посоветовала гречку с тушёнкой. Три банки она достала из холодильника и вынесла к нашей «кухне». Я налил в казан воды и поджег дрова.
— Семён Александрович, у нас закончились лук и морковка. Сходите к охотоведу, попросите у его жены.
Делать нечего – иду, стучусь и захожу в дом.
— Как прошла ночь на «бобровом болоте»? Сколько взяли? Я разрешил – не более двух, — поздоровавшись, поинтересовался охотовед. Я рассказал, вкратце, что да как.
Охотовед выразил сожаление, и… пригласил приехать за бобром в начале осени. Я с чувством поблагодарил его. Оказался не злобивым, доброжелательным до конца.
— Я тут, пока народ спит, хочу приготовить в казане гречку с тушёнкой, – сказал я и попросил, чего для этого не хватало.
— Ладно, еще, не из топора суп! Гречка с тушёнкой это хорошо! Только я предлагаю вам приготовить плов. Погодите минутку, я сейчас. – Охотовед вышел в соседнюю комнату. Я подождал, подумал, что он отправился по какому-то срочному делу, возможно, кашу на молоке готовил семье на завтрак, да молоко убежало… Спустя минуту, Михаил Николаевич вернулся, держа в руке большую баранью ногу.
— Берите, эта нога вчера ещё бегала, а сегодня попадет к вам в казан!
Опешив от такого подарка, я начинаю отказываться, дескать, не нуждаюсь в баранине, но, все же, быстро и охотно сдаюсь, благодарю лично от себя и от имени всего доблестного коллектива столичных охотников.
В одной руке несу баранью ногу, в другой — лук с морковкой. Приношу эту щедрость души человеческой во двор другого охотника-единомышленника, не менее хлебосольного.
К одиннадцати часам Мария перестирала и переполоскала всю грязную верхнюю одежду мужиков, развесив её здесь же, у дома, на верёвке, а я приготовил плов. Григорий проснулся первым и, проходя возле накрытого крышкой казана к Лису, привязанного на сеновале, тут же учуял, по аромату, плов.
— Никак плов, Саныч? Но откуда? У нас же не осталось никакого мяса, только пара банок тушёнки. А?
На его вопрос отвечаю вопросом:
— Гриша, подумай: мы в какой стране живем? Ладно, не напрягай мозги, всё равно не угадаешь. Баранью ногу нам презентовал охотовед.
— Ух, ты, а он-то где взял?
— Разводит, может, баранов, на какой-нибудь лесной полянке. Тебе-то что? Лучше скажи, как на счет того, чтобы сброситься казначейскими билетами, чтобы совершить, так сказать, своеобразный бартер?
— Я — обеими руками — только «за». А он не обидится?
— Нет, я был не прав, что ты не в курсе, где мы живем. Может и обидеться. Но что делать? Не быть же неблагодарными! Подойдёшь к каждому и объяснишь, чей вкусный плов мы сейчас будем кушать, деньги отдашь мне.
— Саныч, я всё понял. Побегу, Лис зовёт.
К двенадцати мы все сидели за столом и уминали необыкновенно вкусный — с пылу, с жару приготовленный – плов. Странновато, правда, были одеты четыре охотника. Полковник облачился в старый халат, высокий Родион напялил на себя короткие, до колен, брюки. Дружбана Сергея Васильич наградил спортивным трико, без резинки, а потому подвязанными ремнём, а Григорию досталась простыня. День снова обещался быть жарким, и мокрая одежда должна была до отъезда значительно просохнуть.
— Саныч, ты вчера, то есть, сегодня ночью, рассчитался с водителем? — поинтересовался Васильич.
— Борисыч наотрез отказался взять деньги, но я положил ему пять стольников в кабину, на переднее сидение, и захлопнул дверь.
— Правильно, молодец. Этот вездеход нам ещё пригодится, однако, впредь я буду доверять только Сергею. Забавный прикол с нами приключился, но лучше обойтись без таковых! Хотя. будет, о чем вспомнить. Не правда ли?
— Лучше и не вспоминать!
— Да уж!
— А стрельнуть бобров мы обязательно приедем. Понравилась моя заимка хоть?
— Тут не сомневайтесь, лучше и не надо!
— Надеюсь, приедем сюда стрельнуть пару раз по бобрам ещё в этом году.
— Кстати, мужики, — сообщаю я радостную весть, — когда охотовед презентовал мне баранью ногу, он пригласил всех нас приехать в начале осени и доделать дело до конца. Бобры-то наши в запруде.
— К слову будет сказано, не мешало бы нам сброситься по пятьсот рублей – охотоведу, за баранью ногу.
— Васильич, я уже поручил Григорию собрать с вас эти денежки. Но пусть каждый даст, сколько может, не хватит – добавлю.
— Саныч, так больше не шути, — говорит на это земляк. — Ах, какой вкусный плов! Та, в московском рэсторане за одну таку гарну порцию, як кажуть в Украини, я бы штаны оставил.
— Иди теперь, предложи им, нужны там такие!
— Мужчины, не обижать женщин! Кто скажет, что штаны не стираны?! – возмутилась, со смехом, Мария.
— Никто не посмеет, — говорю я за всех.
— Вот, то-то же!
— Может, сыграть вам ещё чего-нибудь, пока аппаратуру не сложил в машину? – предложил полковник и поднялся из-за стола?
— Просим, Николай Дмитрич! Мужики, я мою посуду, и ещё раз, извиняюсь, за свою вчерашнюю глупую пальбу по воробьям.
— По голубям!
— Ну, сколько можно. Обязательно надо напомнить. Сергей, сколько денег я должен в «общий котел» за прошлогоднюю поездку под Вологду? Я, правда, забыл вернуть долг. Но теперь у меня проснулась совесть, и я все вспомнил.
— Трепач. Впрочем, я сам прошу у тебя прощения, что о своем займе напомнил. Не по мужски мелочиться… Ну, ладно, обсудим это попозже. Арсений, возьми у дяди Семёна «Сайгу». Васильич, у тебя ружейное масло найдётся?
— У меня-то? Да я не знаю даже, как оно выглядит. Пойдём, бедный ты наш Ювелир в дом.
— Уважаемому Семёну Александровичу посвящается! – объявил вдруг в микрофон полковник. – В честь председателя коллектива охотников звучит в моём исполнении песня «Белый теплоход». – И он запел: — «Я засмотрелся на тебя, ты шла по палубе в молчании, и тихо белый теплоход от шумной пристани отчалил»…
Несколько человек подхватили припев:
— Ах, белый теплоход, гудка тревожный бас, крик чаек за кормой, сиянье синих глаз. Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня, скажи, куда.
Полковник в отставке, охотник, музыкант и певец был в ударе! По окончании песни крепко пожимаю ему руку. Приятно — черт возьми! – слышать живую музыку и слова одной из твоих любимых песен. Вдвойне приятнее, если песню поют в твою честь и втройне – что поет ее солист прославленного ансамбля, хоть и бывший.
Неужели я это заслужил? Велика ли важность вытащить девятерых человек в глубинку на природу! Поохотились, пообщались друг с другом, получили удовольствие. Правда, у охотников, особенно, у подростка Арсения, которых я вытянул сюда, надолго останется в памяти эта вылазка! Охота и рыбалка — наше всё! Охота с музыкой и песнями – запомнятся нам навсегда!
— Дорогой наш Иван Васильевич, ты какую песню заказываешь? – спросил в микрофон Николай Дмитриевич. В ответ Васильич прокричал: «Червону руту» — потому, как я хохол!
— Отлично! Знаменитая украинская песня сейчас прозвучит в моём исполнении. Ротару заплачет. Для тех, кто, возможно, позабыл, что значит «червона рута», — это желтый цветок, а также часть украинской культуры, связанной с праздником Ивана Купалы. По преданию, бытующему в Карпатах до сих пор, желтая рута в эту ночь на несколько минут становится красного цвета, а девушка, которая его найдёт и сорвёт, будет счастлива. В любви, разумеется. Эту песню я дарю нашему уважаемому хлебосольному хозяину и добрейшему человеку. Приветствуем его! Слова и музыка Владимира Ивасюка! Поют все… «Ты прызнайся мени, звидкы в тебе ти чары…»
Мы с Васильичем, земляки и хохлы, спели всю песню от начала до конца. К дому ли, к даче или охотничьей заимке (не всё ли равно?) нашего Васильича сошлось всё немногочисленное население небольшого охотхозяйства. Охотовед с женой и сыном, незнакомая нам женщина с дочерью лет двенадцати, и какой-то заезжий мужик на велосипеде. Подойдя к нам, Михаил Николаевич обошел всех охотников, здороваясь с каждым за руку. Поинтересовался, удался ли плов.
Я сгребаю в горсть собранные Григорием деньги и вручаю их Михаилу Николаевичу. Он нас не обижает, от денег не отказывается, благодарит, и ещё раз делает Васильичу и мне предложение — приехать в начале сентября:
— Возьмете двух или трёх бобров, по приезду решим этот вопрос, — говорит он, словно, за тем и пришел.
— Подождите меня, я сейчас. – Бегу в дом и достаю из холодильника три банки тушёнки, палку сухой колбасы, сыр и две пачки зелёного чая. Складываю в пакет, приношу и подаю не охотоведу, а его жене. Женщине неловко, она берет подарок, благодарит и смотрит на мужа с виноватым видом.
Над небольшим охот хозяйством, затерянным в Тверской губернии, взлетели ввысь, задевая верхушки деревьев и устремляясь вдоль широкой лесной просеки, слова новой задушевной песни: «Мы желаем счастья вам, счастья в этом мире большом, как солнце по утрам, пусть оно заходит в дом. Мы желаем счастье вам, и оно должно быть таким. Когда ты счастлив сам, счастьем поделись с другим»…
ГЛАВА19. ПОСЛЕДНИЕ БАЙКИ

Концерт, посвященный нашему отъезду из охотхозяйства в Москву, растянулся, приблизительно, на два часа. Уставший, но довольный автор-исполнитель объявил об окончании праздника, поблагодарил немногочисленных зрителей и сорвал длительные аплодисменты. «Цветы» и Антонов остались бы довольны. Полковник вышел из-за музыкальной установки и подошел к Васильичу, рассказывающеМУ Марии одну из историй о кабанах.
… Кабан – о, это серьёзный, умный и сообразительный зверь!
— Вроде, говорил уже об этом?
— Погоди! Длиною он – до двух метров, весом – ПОД сто пятьдесят кило, а крупный секач достигает и почти трехсот. А, Николай Дмитрич! Ну, и удивил ты всех нас. Боюсь, теперь, когда бы я сюда ни явился, будут у меня интересоваться: а где тот музыкант, который приезжал вместе с вами? Почему он не приехал и когда порадует снова? Ты что-то хотел спросить?
— Как бы организовать концерт Чайковского? Пить хочу, терпеть — мочи нет. Я видел в доме электрочайник, заварка, надеюсь, ещё осталась?
— О-о, это мы мигом организуем. Сей момент, Николай Дмитрич, — Васильич лебедем влетел в дом, а вскоре вышел, неся на одном крыле электрочайник, а на другом – кружку и заварку.
— Предпочитаю заваривать в кружке, — сказал он. — Когда — то, в прошлой своей жизни, я работал дежурным в отделе и ночью заваривал прямо туда. Та жизнь закончилась, а привычка осталась. С сахаром или – без?
— Привычки превыше нас, это мне знакомо. Я тоже предпочитаю заваривать в кружке, а пью, порой, также без сахара. Только в этом случае ты чувствуешь вкус настоящего чая… Я, пожалуй, присяду рядышком с вами. Ты что-то интересное рассказывал Маше, кажется, о кабанах. Можно послушать? Опыта у тебя, Васильич. Хватит на десятерых охотников.
— Не жалуюсь. Я Марии рассказываю, начал рассказывать, какие зверюги бывают. Высота в холке у обычных взрослых особей — до восьмидесяти сантиметров, а у отдельных секачей до метра. Как подпрыгнет, так и полтора метра, считай! Убегая от опасности, кабан бежит со скоростью городского автобуса, под сорок! Скачок его достигает четырёх метров, без передыху может пробежать десять, а то и пятнадцать километров. А плавает — только кажется грузным! Нам бы не бобров, нам бы кабана, друзья! Показал бы я вам его мощную шею, рыло с клыками! Что я там вам про медведя рассказывал. Так и этот зверюга стоять и пялиться на охотника не будет. И упрямы – жуть! Выгнать туда, куда не хотят идти, практически невозможно. – Васильич говорил, а его вежливо слушали. Он осознавал, что его власть, как и наше восхищение его гостеприимством и опытом охотника, заканчиваются, и отказаться от этого, так вот, сразу, ему, вероятно, было трудно. — В местах кормёжки кабаны не остаются на дневку, в отличие от лосей, и стараются вернуться на лежку своим же маршрутом. На этом и основан один из видов охоты на кабанов – «на переходах», — спешил он. — После выстрела необходимо пройти по следу двести — двести пятьдесят метров. Обычно, кровь появляется раньше. Раненый он, Мария, уходит далеко, если его не беспокоят в течение часа. Но тут сам превращается в охотника: затаивается за каким-нибудь укрытием – кустом или стволом дерева, – рылом, извиняюсь, в направлении своего следа, сделав, при этом, петлю. Для чего? Да чтобы подстеречь своего преследователя и напасть. Такие трюки делает и медведь…
Бывалый охотник закурил и сказал:
— Расскажу-ка вам лучше напоследок одну историю – о моей охоте на кабана по кличке «Бен Ладен». Это выражение я услышал в двух областях, граничащих с Московской. Это секач, умный, уверенный в себе, не боящийся ничего и никого. След его копыта напоминал след среднего лося. Короче, это был монстр. И было ему лет двадцать. Среди охотников о нём ходили легенды. В Тульской области знакомый охотник поведал мне о неком чудище, которое приходит на водопой и к любимому дереву – чесалке. Егеря подтвердили. Засидку делаю следующую: прибиваю две жерди, под уклоном, к двум стволам. Высота, на склоне оврага, составила под восемь метров. От поля вниз, по склону, — метров сто пятьдесят. Спереди от моей засидки, в пятнадцати — восемнадцати метрах — родник и ручей, а дальше, в нескольких метрах – купальня. Справа, в двадцати метрах – сосна – чесалка, отшлифованная со всех сторон, с остатками шерсти и грязи. Вниз, к руслу ручья, ещё метров сто. А вокруг этого места – всякая мелкая поросль — кусты, чапыга и крапива с мелким ивняком. Сажусь, с вечера, и провожу до двух-трёх часов ночи. На следующий день повторяю: до четырёх – шести утра. И так – восемь засидок, да всё впустую. Спектакль был всегда один. Слышу, идёт, как турист – напролом, с шумом, заявляя о себе. Метров за пятьдесят – семьдесят до засидки – вдруг, опять, мёртвая тишина. Потом – купание в луже: сопит, хлюпает грязь, ворочается в ней. После этого ходит вокруг меня, да еще пытается, наглец, почесаться. Фыркает, сопит, «ухает», проветривает ноздри. Я светил внезапно – шоркал лучом фонаря по крапиве. Один раз высветил его тень прямо возле чесалки. Одним словом, Бен Ладен был, всё равно, что тень. Ночника у меня не было. После нескольких таких издевательств однажды я сел — в прямом смысле — на ружьё. Эта зараза в стороне так фыркнула, что у меня на минуту свело дыхалку. От испугу я осветил всё вокруг и готов был стрелять очередями: в магазине «Тигра» десять патронов. В Бен Ладена я так и не выстрелил. Потом не смог посещать это опасное место.
Васильич замолчал и ожидал бурной реакции. Но её уже не было.
— Это все, Васильич. Тогда, пожалуй, пойду собираться, — говорю и поднимаюсь.
— Иди, Саныч. А я тут вот что еще вспомнил. Вторую историю о таком же Бен Ладене, уже в Смоленской области….
— Говорите, Иван Васильевич, я послушаю, — вежливо сказала Мария.
— … Поле овса, вдоль редкого березняка — кусты, крапива, а сзади – хороший лес. Слева – поле, а в торцах этого прямоугольника — высокая трава. Сижу в торце поля: длина его — около ста метров. Август. С леса, справа от меня, в двадцать один час слышу конкретный шум, хруст сучьев, хлюпанье по лужам и сап. Войдя в крапиву, перед полем, Бен Ладен останавливается, затем делает протяжный вдох «ух-х-х». Мне стало жутко, ведь я не в засидке на высоте, а на земле. Смотрю в оптику ПОСПа на гладь светлого овсяного поля. Примерно в пятидесяти–шестидесяти метрах высовывается голова. Подумал: медведь или корова. А это, друзья мои, была его огромная башка, за ней — передняя могучая, будто с плечами, часть туловища. Стало не по себе. Включаю подсветку и выцеливаю. Бен Ладен выворачивается в мою сторону всем корпусом. Затем, фыркнув, сломя голову, с треском понёсся по кустам в сторону леса. Я ему, видите ли, был не интересен. Что меня выдало, я понял потом. В отечественных оптических прицелах светится не только пенек, но и контур – круг – вокруг линзы. Смею после этого случая утверждать, что кабан и лиса в любых обстоятельствах, моментально, видят ночью этот слабый свет. Посмотрел я тогда на след этого Бен Ладена и ахнул: был огромным, как у лося.
— Да-а…
— И, в заключение… Если ещё не устали… Одна история о здешних Бен Ладенах. Я и Сергей, водитель «буханки» наслышались о трёх таких. Вот. Одного из них слышал на овсах местный охотник, сидя в одной из засидок. И вот мы с Сергеем на вышке. Перед нами овсяное поле: метров двадцать влево и метров тридцать — вправо. Около двадцати трёх часов спереди у нас всё затрещало: по лесу, с шумом, кто-то уверенно шагал. Этот шум и треск приближались к нам две–три минуты. На поле вышел Бен Ладен, продув несколько раз, шумно, ноздри, и, по — хозяйски, стал его обходить. Вижу в оптику огромную массу, килограммов под двести пятьдесят! Целюсь в хребет – выше лопатки. Нажимаю курок. Выстрел. Секач опрокинулся, но через некоторое время рванул, и треск продолжился в ту сторону, откуда он и вышел. В горячке мы с Сергеем поспешили к месту, где потом шум окончательно затих. Но пройдя метров тридцать, опомнились. Вокруг трава и кусты, хорошее место для засады, и подозрительно тихо. Вернулись на вышку, посоветовались и – домой. Утром, в шесть часов, вышли: ещё утренний туман, на всём – роса. Втроём, идём по следу, описываем дугу, — она небольшая, метров тридцать в окружности. Там и увидели его стратегию: он, описав этот круг, вернулся на свой след и улёгся меж двух берёз, ожидая нас, тёпленьких. Но там он и остался. И вот тут мне стало не по себе: хорошо, что не пошли ночью. Вот так…
Васильич потянулся за сигаретой, потом вдруг махнул рукой.
— Саныч, ты не досказал нам: бросил ли тогда курить, по рецепту Кашпировского? И почки — не посадил?
— А! Курил ещё два года. Слушайте самое интересное: после выпитого полстакана соляного сиропа у меня сначала остановилось дыхание. Не могу дышать, а в глазах – слёзы. Жена стучит по спине, а у меня внутри — точно кислоты выпил. Хорошо, старшая дочь принесла обыкновенной воды. Я выпил, выдохнул. Ну, и всю ночь, напролёт, пил воду — чистую, с вареньем, гонял чаи. Живот раздуло, лечь не могу. Подушку положил в изголовье, под спину. Посижу минут пять, и снова бегу на кухню – воду хлебать. Уснул только к обеду. А если бы в тот день на службу идти?
Немного посмеялись, покачали головами, посочувствовав мне, легковерному бедолаге, и Мария спрашивает.
— Вы бы нашли вашего целителя, да и спросили у него: что за шутки такие?
— Была такая мысль. Я даже просмотрел список депутатов, нашёл его кабинет на третьем этаже, но злость на него уже прошла, я успокоился. Да и сомневался: может, кому-то помогает. И потом, сам же уши перед шарлатаном развесил.
— Не только вы, вся страна ему поверила: он делал на расстоянии операции больным… А от экстрасенса Чумака заряжали воду, пили её, и хранили, как церковную, крещенскую.
Мария поднялась и обратилась к мужу:
— Николай, ты думаешь собирать свою аппаратуру, или вознамерился еще поиграть?
ГЛАВА 20.
ЛОЖКА ДЁГТЯ В БОЧКЕ УДОВОЛЬСТВИЙ
— Мужики, у меня к вам ещё одно предложение.
— Какое, Васильич? – отозвался Сергей. Утром он раздал всем нам свои визитки, на которых стояли его реквизиты: фамилия, имя, отчество, мобильный телефон и профессия – ювелир. «У кого из вас возникнет вопрос по части покупки, продажи или ремонта ювелирных изделий — милости прошу. Обращайтесь ко мне напрямую. Обслуживанием останетесь довольны» — заявил он нам.
— Идёмте со мной – во-он к тому сараю, — звал хозяин дома.
Шесть охотников, за исключением полковника, идём к полуразвалившемуся дому и сараю, находящимся в метрах тридцати от кромки леса. По другую сторону двух заброшенных построек, через дорогу, здесь начиналось поле, протянувшееся на несколько километров; оно упиралось в небольшую речушку с ивняком и камышами. Впереди нас бежал радостный Лис. Он был доволен: хозяин не держал его ни на привязи, ни на поводке. Второй день он гонял по всему охотхозяйству, тревожил хозяйских кур, уток да раздражал привязанных собак. Григорий не упускал свою собаку из виду, постоянно ходил следом за нею и, таким образом, был тут и там участником всего, вызываемого Лисом, переполоха.
— Лис, ко мне! Лис! — Послушный ризеншнауцер вернулся к хозяину, заглянул ему в глаза и вновь убежал.
— Все, пришли. Кто — с трёх раз — угадает: зачем я вас сюда привёл? Ладно, зайдём теперь вовнутрь сарая. «Никак хочет подправить сарай, да сделать из него засидку? Не разбирать же его на дрова». Прежде, чем я успеваю открыть рот, мой соседушка опережает меня.
— Из такого сарая можно стрелять зайцев, лис, или зверя покрупнее. Я прав, Васильич?
— Здесь ты абсолютно прав! Если вы хотите, в будущем, приезжать сюда охотиться. Мы с Ювелиром тут перетёрли один вопрос. Он готов хоть завтра купить вторую половину «моего» дома. Я свяжу Серого с хозяином, у меня есть его телефон.
— Подтверждаю свои слова, мужики. Скидываться в складчину не надо. Я куплю полдома сам, но оформлять в Бежецке, как и Васильич, не буду. Лично я и Арсений собираемся сюда приезжать. Мы с Василичем обсудили и этот вопрос. От вас требуется лишь одно: поучаствовать в ремонте сарая. Посмотрите: надо подбить лагами потолок, чтобы не завалился нам на голову, поставить на место дверь и окна. Ну и устроить маленький сенокос: накосить травы, высушить, наносить сюда. Никогда не сидел в засидках, а очень хочется. Теперь прошу высказываться.
На бурное обсуждение охотничьего проекта ушло полчаса. Всё же, нам удалось выработать общую стратегию. До осени необходимо приехать к Васильичу хотя бы ещё раз: подготовить к осеннему сезону из полуразрушенного сарая то, из чего будем бить зверя. Ювелир выразил желание проспонсировать мероприятие. Хотя лес и находился в двух шагах от охотхозяйства, в нём готовых досок было не найти. Самыми страстными сторонниками охотничьего проекта Васильича оказались Сергей, Родион и Григорий.
В охот хозяйство, я заметил, завернули два автомобиля. Два человека, одетые в комуфляжную форму, ушли в дом к охотоведу, а через некоторое время вышли от него, достали из машин ружья, какой–то квадратный ящик, другие предметы и направились через дорогу, в поле. Спустя некоторое время, в той стороне мы услышали выстрелы.
— Это местные охотники, я их знаю. Они приезжают сюда пострелять по тарелочкам. Специальный станок выбрасывает вверх тарелки, и они стреляют по ним. Охотник Виктор — опытный стрелок: из десяти тарелок часто сшибает девять. Второй — его зять, неумёха… пока. Виктор его обучает. В этом деле нужно иметь навыки, а главное – наработать упреждение выстрела – момент стыковочки летящей дроби и летящей тарелочки…
Один за другим прозвучали десять выстрелов подряд: «Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!» Затем последовал перерыв: тесть и зять собирали по полю целые тарелки, и вновь заряжали станок. Один из них становился на исходную позицию, второй — у станка. «Готов!» — опять кричал зять, и Виктор, вторым кругом, нажал на «пуск». Из десяти тарелок стрелок «расстрелял» три. Тесть подошёл к нему, проанализировал выстрелы, указал на совершенные ошибки. Затем они начали собирать «неубитую» эту «посуду».
Я стою на дороге и с любопытством наблюдаю за охотниками. Ко мне подходит Мария.
— Семён Александрович, можно вас попросить: поговорите с мужчинами, пусть разрешат мне сделать десять выстрелов. Мне самой как-то неудобно. Я ведь неплохо стреляю по тарелочкам, ездим с мужем на полигон. Хочу показать мастер-класс!
— Ноу проблем! – говорю я с ужасным прононсом, под англичанина. Она смеется. — Ты постой, понаблюдай пока, а я схожу к Дмитричу, возьму твоё ружьё. Дробовые патроны остались?
— Ой, много осталось. По банкам и деревьям я не стреляла, как некоторые. Спасибо.
Прежде, чем идти за ружьём, договариваюсь с охотниками. Они не возражают.
— Пусть идёт, стреляет. Её патронов нам не жалко. Опыт стрельбы по тарелочкам, говорите, у неё имеется?
— Да, частенько ездит на полигон, за Мытищами. Позавчера, на вечерней тяге, взяла одного из двух вальдшнепов.
— О-о! Бой-баба! Даже интересно на неё взглянуть, — заключает опытный стрелок.
Мария остаётся смотреть на очередную серию вылетающих из механического станка тарелочек, делающих несложную, дугообразную траекторию. Стреляет опытный Виктор. Уходя, я всё оборачиваюсь, считаю: девять попаданий из десяти. Молоток, охотник!
Несу на плече двустволку, в кармане – патроны. Подойдя к Марии, снимаю с плеча ружьё и протягиваю, на вытянутой руке.
— Саныч! Ты не занят? Иди сюда! – в этот момент слышу голос Васильича. Оборачиваюсь, выпуская двустволку. Ружьё Мария перехватить не успевает, и оно падает на дорогу. Раздается выстрел.
Два охотника-стрелка, я, Мария и Васильич оцепенели. В этой ситуации трудно что–либо говорить и комментировать. Ладно, еще, что всё закончилось без трагических последствий. При падении ружьё выстрелило в сторону пустынной грунтовки, на которой в тот момент никого не было.
Мария, подняв ружьё, стала извиняться.
— Мария, вот патроны… — достаю из кармана, подаю ей, — … иди, стреляй. Виноват я — не убедился, крепко взяла ты оружие или нет. Или не подстраховал. Неважно. Но, между прочим, ружьё, после охоты, разряжают и ставят на предохранитель. Иди же.
Мария идёт в поле, я – навстречу спешащему Васильичу.
— Саныч, ёханый бабай! Ты понимаешь, что произошло? Ты, как говорят американцы, – в заднице. Через полчаса об этом будет знать охотовед, позовёт меня и вставит мне пистон в это самое место! Как, как могло произойти такое? Почему ружьё оказалось заряженным? Почему не на предохранителе? Или его там, вообще, нет? Спилен? Шпионские происки. Как же ты мог проглядеть, председатель ты хренов?
Земляк нешуточно разошёлся и в каждом пунктике критики был абсолютно прав. Полчаса я выслушивал его гневную речь о том, что могло произойти, если бы…
— Как я смогу приезжать теперь, после этого случая, сюда? И в каком свете ты выставил меня перед охотоведом? Я же говорил – женщина на охоте это… не к добру! Кто тебя надоумил принять её в свой мужской коллектив? Взять женщину на охоту.
— Послушай, Васильич, зато как внимательно она может слушать.
— Шуточки.
Васильич, махнув рукой, ушёл к себе в дом. Мы потихоньку собирались домой: уносили в машины ружья и вещи. Перед отъездом попили чай: настоящий.
Настраиваю себя, как поётся в одной советской, и очень популярной, песне, «на лирический лад», поднимаюсь за столом и говорю.
— Уважаемые друзья, единомышленники. От своего и вашего имени хочу сердечно поблагодарить нашего гостеприимного хозяина, настоящего охотника–профессионала, каких сейчас остались единицы… За то, что он предоставил нам возможность собраться вместе, организовал охоту на вальдшнепа. Все мы, Иван Васильевич, за эти три дня общения с тобой, успели убедиться в твоём высочайшем профессионализме, и не только в нём. Добрейшей души человек, твоё гостеприимство не знает границ. Мы убедились, как ты ценишь в людях дружбу и общение. Спасибо тебе за то, что ты у нас есть. Надеюсь, мы расстаёмся уже не просто знакомыми охотниками, но – единомышленниками: это твоё, Васильич, любимое слово. Ещё раз, спасибо, и новых охотничьих удач. Ну, ни пуха, ни пера!
Василич встал, держа в руке кружку с чаем.
— Саныч, ты у нас, случайно, комсомольским руководителем не был? Так складно говорил о моей скромной персоне, что мне, друзья, стало неудобно. Он наговорил тут. Но со своей стороны, тоже скажу: ему, от вашего имени – спасибо, как председателю! Если бы не он, не собрались бы мы вместе. Охотники сейчас пошли не те, что были раньше. Люди не хотят общаться. Санычу удалось достичь почти невозможного: он вытянул вас, и, в том числе, меня, сюда, на природу. Охота, я считаю, и это моё мнение, — удалась. Несмотря на проколы. Мы, десять человек, взяли, в этот раз, только двух вальдшнепов. Но, друзья, не за птичьим же мясом мы отмахали от Москвы триста вёрст. Вспомните наше позавчера. Лес. Темнеет. Тишина. И – ожидание манящего звука предвестника весны – вальдшнепа. Вспоминаете? «Цси…, цси…, хор-р-р…, к-р-р… Это, братцы мои, весенняя охота! Это – долгожданная тяга! А теперь и – надолго — наши воспоминания об этом. Настоящие охотники меня, надеюсь, поймут…
Садимся в мою старенькую «Вольво»: Александр, сосед, — на переднее сидение. Григорий открывает заднюю дверь, и в салон запрыгивает радостный Лис. Трогаюсь и сигналю. За мной пристраивается старенький «фольц» полковника. В машину к Родиону садится Арсений, а Сергей, его отец (у него не было автомобиля) предпочёл ехать с Васильичем. Они теперь – кореша.
Выезжаем из охот хозяйства. В зеркало заднего вида вижу, как охотовед останавливает «Ниву» нашего Васильича. Они о чём — то говорят.
Позвоню Васильичу, расспрошу, хотя могу сказать наперёд, о чём, приблизительно, шла речь. И не ошибусь на девяносто девять процентов! Уверен. Ведь вылазка наша, как ни крути, — удалась. А проколы надо обязательно учесть.