Великому Л. Н. Толстому. Перед охотой!
(По мотивам строк: Л.Н. Толстой. Война и мир. Том 2, часть четвертая, глава III.)
Уже были зазимки,
утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю,
поля стали тихи,
уже зелень уклочилась* и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, как на темнеющем небе всполохи,
выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья
с красными полосами гречихи.
Вершины и леса, в конце августа ещё бывшие зелёными островами
между чёрными полями озимей и жнивами полей,
стали золотистыми и ярко-красными островами –
посреди ярко-зелёных озимей.
Русак уже до половины затёрся (перелинял),
лисьи выводки начинали разбредаться и были уже не очень мелки,
и молодые волки были больше собаки.
Было лучшее охотничье время!
Собаки уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились хорошо этак,
что решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября идти в отъезд,
начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14-го сентября.
Весь этот день охота была дома, что было мудро:
было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело.
15 сентября… было такое(!) утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты:
как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю, даря охотникам мечты!
Единственное движенье, которое было в воздухе,
было тихое движенье сверху в тишине, вдоль дороги –
вниз спускающихся микроскопических капель тумана или мги.
На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли
и падали на только что свалившиеся листья, как небесная манна.
Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела,
и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана.
Мокрое крыльцо с натасканной грязью пахло вянущим лесом и собаками,
что вставали всегда рано.
Чернопегая, широкозадая сука с большими чёрными на выкате глазами,
увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по-русачьи,
потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы,
будто хотела удостовериться: не заячьи.
Через час вся охота была у крыльца и ждала охотницкой работы.
Хозяин осмотрел все части охоты,
послал вперёд стаю и охотников в заезд, минуя дворы –
уже в который в жизни раз –
сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры,
тронулся через гумно в поле, ведущее в отрадненский заказ.
Старого графа лошадь – игреневого меренка** – вёл графский стремянной;
сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, резвых,
с которыми доезжачими и выжлятниками*** выехало 6 человек – с псарни работников.
Борзятников,**** кроме господ, было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых,
так что с господскими сворами выехало в поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку.
Каждый охотник знал своё дело, место и назначение в лесу.
Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров
равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому
лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади,
изредка шлёпая по лужам, когда переходили через дороги.
Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю;
в воздухе было тихо, тепло, беззвучно; места эти были всем дороги.
Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником*****
или взвизг собаки, не шедшей на своём месте рядком.
––––––
*Уклочить – взбить, всклочить, взъерошить клочьями, вспушить.
** Игреневый меренок – рыжий, со светлой, белой гривой и хвостом, молодой конь (мерин).
*** Выжлятник (от «выжлец» – гончий кобель, «выжлица» – гончая сука) – наёмный псовый охотник, приставленный к гончим собакам. Старший выжлятник называется доезжачим, и под непосредственным наблюдением его находится все гончее отделение псарного двора; он же воспитывает гончих собак и вываживает (дрессирует) их.
**** Борзятник – любитель охоты с борзыми; псарь, управляющий сворой борзых (охотничьих собак).
***** Арапник – длинный охотничий кнут с пеньковым, волосяным или шёлковым навоем, размещённый на коротком кнутовище. Первоначально применялся в псовой охоте для порсканья зайцев (криком и звуком от удара кнута натравливать гончих на зайца).
––––––
Л.Н. Толстой. Война и мир. Том 2, часть четвертая, глава III. (Отрывок.)
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями
землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего,выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки.
Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14-го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю.
Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками.
Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по-русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы.
Через час вся охота была у крыльца… Он осмотрел все части охоты,
послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и,
подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к
отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого
Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в
дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и
выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за
которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в
поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело,
место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров
равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому
лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда
переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно
спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка
слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или
взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
День для охоты вышел хороший с самого утра
Очерк зимнего дня (С. Т. Аксаков)
В 1813-м году, с самого Николина дня установились трескучие, декабрьские морозы, особенно с зимних поворотов, когда, по народному выражению, солнышко пошло на лето, а зима на мороз. Стужа росла с каждым днем, и 29-го декабря ртуть застыла и опустилась в стеклянный шар. Птица мерзла на лету и падала на землю уже окоченелою. Вода, взброшенная вверх из стакана, возвращалась оледенелыми брызгами и сосульками, а снегу было очень мало, всего на вершок, и неприкрытая земля промерзла на три четверти аршина. Врывая столбы для постройки рижного сарая, крестьяне говорили, что не запомнят, когда бы так глубоко промерзала земля, и надеялись в будущем году богатого урожая озимых хлебов. Воздух был сух, тонок, жгуч, пронзителен, и много хворало народу от жестоких простуд и воспалений; солнце вставало и ложилось с огненными ушами, и месяц ходил по небу, сопровождаемый крестообразными лучами; ветер совсем упал, и целые вороха хлеба оставались невеянными, так что и деваться с ними было некуда. С трудом пробивали пешнями и топорами проруби на пруду; лед был толщиною слишком в аршин, и когда доходили до воды, то она, сжатая тяжелою, ледяною корою, била, как из фонтана, и тогда только успокаивалась, когда широко затопляла прорубь, так что для чищенья ее надобно было подмащивать мостки. Скот грелся постоянно едою, корма выходило втрое против обыкновенного, и как от летней засухи уродилось мало трав и соломы, то крестьяне начинали охать и бояться, что корму, пожалуй, не хватит и до Алексея божьего человека. Стали бить лишнюю скотину и мясо так подешевело, что говядину продавали по три копейки ассигнациями, а баранину по две копейки за фунт. Достаточные крестьяне уже не обедали без свежинки; но скоро стали замечать, что от мясной пищи прибавляются больные, и стали опасаться ее.
Великолепен был вид зимней природы. Мороз выжал влажность из древесных сучьев и стволов, и кусты и деревья, даже камыши и высокие травы опушились густым инеем, по которому безвредно сквозили солнечные лучи, осыпая их только холодным блеском алмазных огней. Красны, ясны и тихи стояли короткие зимние дни, похожие, как две капли воды, один на другой; а как-то невесело, беспокойно становилось на душе, да и народ приуныл. Болезни, безветрие, бесснежие и впереди бескормица для скота. Как тут не приуныть? Все молились о снеге, как летом о дожде, и вот, наконец, пошли косички по небу, мороз начал сдавать, померкла ясность синего неба, потянул западный ветер, и пухлая, белая туча, незаметно надвигаясь, заволокла со всех сторон горизонт. Как будто сделав свое дело, ветер опять утих, и благодатный снег начал прямо, медленно, большими клочьями опускаться на землю. Радостно смотрели крестьяне на порхающие в воздухе пушистые снежинки, которые, сначала порхая и кружась, опускались на землю. Снег начал идти с деревенского раннего обеда, шел беспрестанно, час от часу сильнее и гуще. Я всегда любил смотреть на тихое падение или опущение снега. Чтобы вполне насладиться этою картиной, я вышел в поле, и чудное зрелище представилось глазам моим: все безграничное пространство вокруг меня представляло вид снежного потока, будто небеса разверзлись, рассыпались снежным пухом и наполнили весь воздух движением и поразительною тишиной. Наступали длинные, зимние сумерки; падающий снег начинал закрывать все предметы и белым мраком одевал землю.
Хотя мне, как страстному ружейному охотнику, мелкоснежье было выгодно, и стрельба тетеревов с подъезда, несмотря на стужу, была удобна и добычлива, но, видя общее уныние и сочувствуя общему желанию, я также радовался снегу. Я воротился домой; но не в душную комнату, а в сад, и с наслажденьем ходил по дорожкам, осыпаемый снежными хлопьями. Засветились огоньки в крестьянских избах, и бледные лучи легли поперек улицы; предметы смешались, утонули в потемневшем воздухе. Я вошел в дом, но и там долго стоял у окошка, стоял до тех пор, покуда нельзя было различать опускающихся снежинок. Какая пороша будет завтра, подумал я, если снег к утру перестанет идти: где малик — там и русак. И охотничьи заботы и мечты овладели моим воображением. Я особенно любил следить русаков, которых множество водилось по горам и оврагам, около хлебных крестьянских гумен. Я с вечера приготовил все охотничьи припасы и снаряды; несколько раз выбегал посмотреть, идет ли снег, и, убедясь, что он идет по-прежнему, так же тихо и сильно, так же ровно устилая землю, с приятными надеждами лег спать. Длинна зимняя ночь, и особенно в деревне, где ложатся рано: бока пролежишь, дожидаясь белого дня. Я всегда просыпался часа за два до зари и любил встречать без свечки зимний рассвет. В этот день я проснулся еще ранее и сейчас пошел узнать, что делается на дворе. На дворе была совершенная тишина. Воздух стал мягок и, несмотря на двадцатиградусный мороз, мне показалось тепло. Высыпались снежные тучи, и только изредка какие-то запоздавшие снежинки падали мне на лицо. В деревне давно проснулась жизнь; во всех избах светились огоньки и топились печи, а на гумнах, при свете пылающей соломы, молотили хлеб. Гул речей и стук цепов с ближайших овинов долетал до моего слуха. Я засмотрелся, заслушался и не скоро воротился в свою теплую комнату. Я сел против окошка на восток и стал дожидаться света; долго нельзя было заметить никакой перемены. Наконец, показалась особенная белизна в окнах, побелела изразцовая печка, и обозначился у стены шкаф с книгами, которого до тех пор нельзя было различить. В другой комнате, дверь в которую была отворена, уже топилась печка. Гудя и потрескивая и похлопывая заслонкой, она освещала дверь и половину горницы каким-то веселым, отрадным и гостеприимным светом. Но белый день вступал в свои права, и освещение от топящейся печки постепенно исчезало. Как хорошо, как сладко было на душе! Спокойно, тихо и светло! Какие-то неясные, полные неги, теплые мечты наполняли душу.
«Лошади готовы: пора, сударь, ехать!» — раздался голос Григорья Васильева, моего товарища по охоте и такого же страстного охотника, как я. Этот голос возвратил меня к действительности. Разлетелись сладкие грезы! Русачьи малики зарябили перед моими глазами. Я поспешно схватил со стены мое любимое ружье, моего неизменного испанца.
Лось
Великому Л. Н. Толстому. Перед охотой!
(По мотивам строк: Л.Н. Толстой. Война и мир. Том 2, часть четвертая, глава III.)
Уже были зазимки,
утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю,
поля стали тихи,
уже зелень уклочилась* и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, как на темнеющем небе всполохи,
выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья
с красными полосами гречихи.
Вершины и леса, в конце августа ещё бывшие зелёными островами
между чёрными полями озимей и жнивами полей,
стали золотистыми и ярко-красными островами –
посреди ярко-зелёных озимей.
Русак уже до половины затёрся (перелинял),
лисьи выводки начинали разбредаться и были уже не очень мелки,
и молодые волки были больше собаки.
Было лучшее охотничье время!
Собаки уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились хорошо этак,
что решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября идти в отъезд,
начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14-го сентября.
Весь этот день охота была дома, что было мудро:
было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело.
15 сентября… было такое(!) утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты:
как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю, даря охотникам мечты!
Единственное движенье, которое было в воздухе,
было тихое движенье сверху в тишине, вдоль дороги –
вниз спускающихся микроскопических капель тумана или мги.
На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли
и падали на только что свалившиеся листья, как небесная манна.
Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела,
и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана.
Мокрое крыльцо с натасканной грязью пахло вянущим лесом и собаками,
что вставали всегда рано.
Чернопегая, широкозадая сука с большими чёрными на выкате глазами,
увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по-русачьи,
потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы,
будто хотела удостовериться: не заячьи.
Через час вся охота была у крыльца и ждала охотницкой работы.
Хозяин осмотрел все части охоты,
послал вперёд стаю и охотников в заезд, минуя дворы –
уже в который в жизни раз –
сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры,
тронулся через гумно в поле, ведущее в отрадненский заказ.
Старого графа лошадь – игреневого меренка** – вёл графский стремянной;
сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, резвых,
с которыми доезжачими и выжлятниками*** выехало 6 человек – с псарни работников.
Борзятников,**** кроме господ, было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых,
так что с господскими сворами выехало в поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку.
Каждый охотник знал своё дело, место и назначение в лесу.
Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров
равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому
лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади,
изредка шлёпая по лужам, когда переходили через дороги.
Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю;
в воздухе было тихо, тепло, беззвучно; места эти были всем дороги.
Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником*****
или взвизг собаки, не шедшей на своём месте рядком.
––––––
*Уклочить – взбить, всклочить, взъерошить клочьями, вспушить.
** Игреневый меренок – рыжий, со светлой, белой гривой и хвостом, молодой конь (мерин).
*** Выжлятник (от «выжлец» – гончий кобель, «выжлица» – гончая сука) – наёмный псовый охотник, приставленный к гончим собакам. Старший выжлятник называется доезжачим, и под непосредственным наблюдением его находится все гончее отделение псарного двора; он же воспитывает гончих собак и вываживает (дрессирует) их.
**** Борзятник – любитель охоты с борзыми; псарь, управляющий сворой борзых (охотничьих собак).
***** Арапник – длинный охотничий кнут с пеньковым, волосяным или шёлковым навоем, размещённый на коротком кнутовище. Первоначально применялся в псовой охоте для порсканья зайцев (криком и звуком от удара кнута натравливать гончих на зайца).
––––––
Л.Н. Толстой. Война и мир. Том 2, часть четвертая, глава III. (Отрывок.)
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями
землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего,выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки.
Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14-го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю.
Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито-мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками.
Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по-русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы.
Через час вся охота была у крыльца… Он осмотрел все части охоты,
послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и,
подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к
отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого
Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в
дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и
выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за
которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в
поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело,
место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров
равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому
лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда
переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно
спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка
слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или
взвизг собаки, не шедшей на своем месте.