Охотничье счастье

В чем счастье охотника? Только ли в том, чтобы убить и подобрать редкую и трудно доставшуюся добычу? А не оставляет ли иногда и охотничья удача осадка горечи? И наоборот: не бывает ли иной раз неудача счастливее удачи?

Хочется рассказать про два действительных случая. Рассказать без всяких прикрас, вымысел тут не имеет смысла. Оба они произошли со мной на глухариных токах, которые я страстно люблю и предпочитаю всем другим видам охоты.

Существуют ли нынче к северо­западу от станции Обозерская те глухариные места, на которых тридцать пять лет тому назад мне, наезжаемому из Москвы охотнику, случалось увидеть и услышать по четырнадцать глухарей на току за одно утро? Я расспрашиваю об этом архангельцев, объясняю, где охотился, мне отвечают:

– Вряд ли. Там, вдоль дороги, лес здорово порублен. Где­нибудь поглубже, может, и сохранились глухари.

А тогда до «моих» токов от железной дороги было всего три­четыре километра. Подход к токовикам здесь был удобен – сух, не засорен валежником; ночи белые, глухари запевали в половине первого.

Местные охотники считали эти тока «средними» и говорили:

– Ну, если бы вы приехали к нам в прежние годы.

Что­то фантастическое рассказывали про большой ток в непроходимом весною моховом болоте верстах в восемнадцати восточнее станции. Там никто не охотился, глухари размножались, и всего их токовало, будто бы, «до сотни». Однажды пятеро охотников из Архангельска пожадничали, решили забраться в самую середину тока. Лезли долго, погружаясь в воду по пояс, под вечер выбрали себе по кочке, заночевать. Костра не разведешь, глухари уже стали слетаться, – так и промерзли всю ночь на кочках. Зато выслушали настоящий глухариный концерт! Подходить к певцам по воде было нескладно, палили много, но по случайно подсевшим поближе глухарям или влет и, как видно, расстоянием не стеснялись. Стреляли все пятеро, а только двое утром подобрали добычу, причем самый неопытный, впервые охотившийся на току, взял двух, другой одного. Остальные трое сваливали вину на ружья, что «плохо бьют», не насмерть.

Обсуждая похождения пятерки архангельцев, мы с лесничим заочно их «костерили» на чем свет стоит. Можно себе представить, скольких великолепных птиц покалечили своей пальбой эти варвары за целую ночь для того, чтобы утром подобрать тройку глухарей! Разговор наш, помню, переметнулся на другое – о крепости глухаря к дробовому ружью. Мы судачили, рассказывая друг другу разные случаи, и не знали, что один из них поджидает нас в самом близком будущем.

Первые две ночи в Обозерской я охотился один и взял глухаря да еще тетерева, которого, идя на ток, подманил, откликнувшись на его «чуфыканье». На третью ночь собрался со мной и лесничий – разведать новый ток километрах в четырех восточнее станции.

К полуночи мы вышли по лесной дороге на обширную вырубку, по опушкам которой, где­то возле колдобин, нужно было искать ток. Разошлись в разные стороны, условившись, что если один из нас выстрелит, то другой пойдет к нему.

Я долго осторожно шел вдоль опушки. Все молчало, не шевелилось, заколдованное непривычной для меня прозрачностью белой ночи. Я задумался и лишь по инерции бесшумно шагал. Вдруг раскатился выстрел – лесничий ждал меня на краю вырубки. Погорячившись, он прошел поющего глухаря и спугнул его. Чтобы дать мне знать, что ток найден, он вышел на вырубку и выстрелил в воздух.

Мы решили вдвоем «прочесать» эту закраину вырубки. Местами здесь попадались сырые вмятины, ямы, следы торфяных проб, кучи нарубленного хвороста. Картина не была типичной для токовища.

Солнце взошло, но тока были в разгаре, можно было рассчитывать на «второй запев» глухарей. Я напряженно прислушивался и, наконец, различил долгожданные звуки «точенья». Затаившись под деревьями, ветки которых колебал слабый ветерок, я старался понять, где же это поет глухарь: неужели на вырубке?

Прямо в глаза мне било солнце. Щурясь, я рассмотрел птицу на верхушке одинокой сосны. Прыжками под песню мне удалось немного сократить расстояние, но дальше шла открытая вырубка.

Помня вчерашние разговоры об охотниках­«варварах», я колебался: далековато. Что, если и от меня глухарь улетит раненым. Но охотничий азарт взял свое. Я понадеялся на двенадцатый калибр зауэровской бескурковки, левый ствол которой, чок, бил кучно. Токовик сидел ко мне почти хвостом, против пера выстрел убойнее, – словом, я прицелился получше и выстрелил.

Глухарь подскочил на суку, упал, перевернулся в воздухе, но тут же выровнял полет, направляясь в мою сторону, – от солнца, клювом к которому он пел. Вот он ближе, ближе, постепенно снижаясь, летит уже шагах в двадцати от меня.

Бью из правого ствола. Птица звучно и тяжело шлепается о землю. Подбегаю, на ходу спешу вложить новые патроны – и не успеваю! Глухарь подымается на крыло, низом тянет в кромку ле­са и скрывается за деревьями.

– Держи!! – громко кричу я, в досаде захлопывая перезаряженное ружье. – Глуха­арь.

Где­то в той стороне бродит лесничий. Бегу за птицей, продираясь сквозь подлесок. Слышу впереди себя выстрел и через минуту выбегаю на поляну. Передо мной мочажина, поросшая высокой прошлогодней травой, и по ней, озираясь то вправо, то влево, трусит с ружьем наперевес мой товарищ по охоте. Заметив меня, кричит:

– Убежал, черт его дери! Здесь, в осоку свалился. Сейчас где­нибудь вымахнет.

И точно, шагах в десяти передо мной вымахивает из осоки огромная седоватая птица. Я различаю даже ее красные брови. Стреляю – глухарь падает (это уже в третий раз падает!) на чистый от травы бережок и проворно ныряет под высокую кучу хвороста.

Миг – и в глубоком темном лазу под хворостом что­то вздрагивает. Возникает чуть заметный силуэт настороженной птичьей головы. Прикладываюсь и стреляю.

Секунда, две проходят – и под хворостом глухарь начинает биться. Вытаскиваем его на свет уже мертвого.

Пять выстрелов. И все пять – несомненные попадания, хотя, быть может, и не очень точные. Возбужденно обсуждаем подробности лесной трагедии, участниками которой (и, увы, причиной) явились мы сами.

– Фунтов на двенадцать, – говорит мой товарищ и соучастник, поднимая добычу за мохнатые лапы.

Позже, дома, прикидка на безмене дала ровно двенадцать фунтов (почти пять килограммов), но дело не в весе. Дело в какой­то особенной крепости, сбитости, аккуратности широкого корпуса птицы. Глухарь старый, а кличка «старик» ему нейдет, такой он поджарый, мускулистый, весь литой. Броня из крепких, точно вырезанных из жести перьев облегает каждую выпуклость, каждую впадину тела.

– Такую прочную жизнь мы оборвали! – вздыхает лесничий. – Право, этак и охотиться больше не захочешь. Смотрите, седина, как у заправского старика. И на бороде, и на висках. А брови! Ну зачем мы его убили? Что нам с вами, есть нечего?

Я смущенно молчу.

Да! Уже не в первый раз омрачается охотничья удача таким чувством горечи, – а охоты все­таки не бросаешь!

Второе происшествие, которым хочется поделиться, совсем недавнее. Четыре весны я на тока не ездил из­за непорядков в сосудах сердца. Врач даже советовал мне «продать ружье», на что я не мог решиться. Между тем, мне подоспевало 66 лет отроду. Не поздновато ли для охоты на глухарином току? Не удовлетвориться ли тягой вальдшнепов?

И все­таки, узнав, что в Тверской области открыта весенняя охота на глухарей, я не вытерпел, позвонил в Тверское общество и, получив разрешение на охоту в их угодьях, поехал.

Сердце выдержало прекрасно, я лишь старался помедленнее ходить. Уже одним этим я мог быть счастлив, – а тут еще. Но лучше без предисловий рассказать, что произошло.

На рассвете, в 3 часа 45 минут, ясным утром 29 апреля 1964 года, я начал подходить к глухарю, токовавшему в редком и чистом, без подлеска, «брусничном» бору. К четырем часам утра, когда совсем развиднело, я стоял уже вблизи глухаря и, прячась за стволом сосны, никак не мог разглядеть птицу в вершинах деревьев. Я решился еще на перебежку, аккуратно, под песню сделал два шага и остановился. Глухарь замолчал, очевидно, меня заметив.

Я стоял недвижно. Через некоторое время начал отсчитывать про себя секунды. На шестом их десятке глухарь возобновил «тэканье» где­то вверху, впереди меня. Поднять голову я не мог, пока он не перейдет к «точенью».

Но он только изредка «тэкал», песня дальше не двигалась. Прошло минут десять. Когда мой счет шагнул уже далеко за пятую сотню, глухарь громко «икнул»: «Экк­ккьуу!».

Надо было решать, что мне делать дальше. Еще при подходе к нему я расслышал в стороне пение другого глухаря и теперь заключил, что этот подает тому знак предостережения. Значит, сам он токовать здесь больше не намерен и скоро улетит. Но все­таки оставалась надежда на случайность: быть может, он пересядет на сосну рядом и даст мне в него выстрелить. Я возобновил отсчет секунд и по­прежнему не шевелился.

Глухарь то «икал» (или «хрюкал», охотники зовут по­разному), то повторял изредка свое «так! тэ­тэк!» Я отсчитал новые 225 секунд, как вдруг он вслед за очередным «экк­ккьуу» громко, на весь лес, «сказал» этаким ворчливым старческим баском:

Карикатурное сходство с человеческим голосом было столь разительно, что я остолбенел бы на месте, если б не стоял и без того столбом! Ошеломленный, я сбился со счета. А он раз за разом повторял:

– Экк­ккьуу! Эфсснарруфсска! Экк­ккьуу! Эфсснарруфсска.

Впечатление у меня было такое, будто кто­то силится произнести наши слова «весна русская», или «песня русская», но не все буквы у него выговариваются, некоторые выпадают, он шепелявит, а ударения в словах ставит где попало. Громче всего звучал первый звук «Э», следующие шли с понижением, заключительный – басовито и на манер отрыжки.

Возможно, другой на моем месте передал бы выкрик глухаря каким­нибудь другими сходными буквами (ведь и глухариное точенье одни изображают как «тчтч», другие как «сьшсвщ», это субъективно), но мне он слышался так, как я описываю. Увы, я тогда заслушался и не успел сосчитать, сколько раз он повторил эту забавную фразу, но думаю, не меньше, чем раз тридцать.

Но самые яркие впечатления у меня были еще впереди. Из глубины леса вдруг послышался шум крыльев. Скосив глаза влево, я увидел, как подлетает второй глухарь и как трепещут его крылья в момент приземления шагах в сорока от меня. Стоило мне повернуться, я успел бы в него выстрелить, но я стоял, зачарованный любопытством: что будет дальше?

Едва усевшись на землю, второй глухарь подал первому тот же возглас:

Тот немедленно отозвался, и они принялись живо перебрасываться этой своей «репликой», точно мячом. Голоса их звучали одинаково, как у двух братьев. Смысл этого оживленного обсуждения, совещания, «консультации», как хотите назовите, мне был прозрачно­ясен: один позвал другого посмотреть, что это за чучело появилось в лесу, невиданное раньше.

«Экк­ккьуу, эфсенарруфсска» на глухарином языке не могло выражать страха, тогда второй глухарь не подлетел бы сюда; этот зов полон был крайнего любопытства, удивления, изумления: «Что это такое?».

В этих двух взрослых глухарях я почувствовал недавних наивных глухарят, которые, будучи спугнуты, садятся на ближайшее дерево и пялят глаза на охотника или собаку, далекие от сообра­жения о грозящей им смертельной опасности. Просто они еще ни разу не видели неподвижно стоящего человека с ружьем. Кстати сказать, этой весной здесь до меня еще никто не охотился.

Итак, глухари обсуждали, что это такое и как им быть, а я, в свою очередь, с нетерпением ждал их дальнейших поступков. Их перекличка учащалась, скоро из нее выпал выкрик «ккьуу», и ре­плики, следуя очень быстро одна за другой, подавались примерно в ритме трех четвертей нотного такта:

Необыкновенный, сказочный диалог! Не отсюда ли пошли в старину у наших предков поверья о человеческих голосах «леших»? Он длился минуту, полторы, и вдруг меня испугал сильный шум над моей головой: с вершины снялся глухарь. Он, оказывается, все эти пятнадцать­двадцать минут рассматривал меня, что называется, в упор.

Я лишь тогда опомнился, когда мое ружье «само выстрелило» в пустой след глухаря: он уже скрылся за соседней вершиной. Тотчас же с земли поднялся второй глухарь. Мне очень удобно было стрелять по нему на взлете, в широкий просвет между соснами, но я даже не вскинул ружья, обескураженный машинально произведенным выстрелом, никак не входившим в мои планы.

Не буду описывать всех переживаний, какие вызвала во мне эта редкостная сцена. Кто не поймет меня, пусть прочтет книгу Ю.Смельницкого «Из охотничьих воспоминаний». Как очарованный, затаив дыхание, смотрел он на таинственные перелеты птиц и слушал затихавшие их «разговоры» на вечернем слете к месту токованья. «Я наслаждался и был счастливее всех в мире», – говорит он. «Судьбе было угодно подарить мне эти чудные, навек запечатлевшиеся в памяти мгновенья, и я не знал, что такое счастье не каждому охотнику дается, и, вероятно, никогда не повторится. Помимо воли, глаза затуманились и стали влажны».

Спеша убить глухаря, охотник нередко лишает себя самого большого охотничьего счастья, счастья общения с глазу на глаз с природой. Как я жалею, что не было у меня с собой звукозаписывающего аппарата! В момент глухариных «разговоров» я охотно променял бы на него свою бескурковку.

Охотничье счастье: что такое и где найти

Что такое для охотника счастье? Найдутся разные варианты ответов. И все-таки общее для всех — это когда до изнеможения бродишь по угодьям в поисках дичи и наконец добываешь желанный трофей! Это ли не счастье?! Это ли не удача?!

Фото vlod007/flickr.com (CC BY 2.0)

Ты забыл все неприятности, не чувствуешь усталости, у тебя все получилось, ты — герой!

В подтверждение расскажу вам один случай.

В конце декабря давний знакомый пригласил меня на серьезную охоту:

— Не можем никак закрыть лицензию на кабана. А завтра последний разрешенный день.

Я с радостью согласился. Еще бы: впереди межсезонье, до открытия нового сезона — целая вечность! А тут такая оказия!

Нас собралось двенадцать человек. Охотились в лесу методом загона. Кому-то он нравится, кому-то нет. Но речь сейчас не об этом.

Сделали пять загонов и не видели ни одного кабана. Хотя следов зверь оставил предостаточно! Эх, если бы землю припорошил снежок, проблем бы не было! А так… Словом, южная охота. Мы привыкли.

День в декабре короткий, а в лесу сумерки сгущаются быстро. Решили повиноваться судьбе и завершить охоту, пошли к стоянкам своих автомобилей.

Шли по тропинке сверху вниз, друг за другом, опустив головы. Настроение было хуже некуда: последний день, а лицензию так и не закрыли. Такого случая еще в истории не было: чтобы не добыть в сезоне кабана! Идем, грустим, друг на друга не смотрим.

И вдруг… Из кустов терновника начали выскакивать кабаны! И стремительно улепетывать вверх по склону, скрываясь за деревьями. Все схватились за ружья, прозвучало несколько выстрелов. Но, увы, кабаны были уже недосягаемы.

Я не успел сделать выстрел и уже собрался было разрядить ружье, как чуть ли не из-под ног выскочил хороший подсвинок и побежал в сторону противоположную от своих сородичей. Я резко прыгнул влево, сделал шаг вперед, и мы, вместе с охотником, идущим первым в колонне, выстрелили в цель.

Кабанчик был ранен. Он пробежал метров десять и скрылся в кустах. Соблюдая осторожность, мы пошли по кровавому следу. Долго искать не пришлось, метров через двадцать нашли его под кустом бездыханным.

Мгновенно нашлись специалисты по снятию шкуры, разделки туши и заготовке паек.

На лес уже опустилась ночь, но черноту разгонял пылающий костер, яркий свет фонарей, шутки, анекдоты и воспоминания! Мы словно за хвост поймали улетающую жар-птицу, мы были счастливы!