От редактора

В 1952 году исполнилось 100 лет со дня появления в печати «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» С. Т. Аксакова. Успех этой книги у современников был так велик, что в том же году появилось второе издание, а через пять лет — третье. С тех пор «Записки» переиздавались много раз — то отдельными изданиями, то как часть собрания сочинений, и каждый раз расходились так же быстро, как и их первое издание. Почему так дорога эта книга читателям нескольких поколений нашей страны? Почему ее так высоко ценили и мастера русского художественного слова, начиная с Н. В. Гоголя и И. С. Тургенева, и русские натуралисты, начиная с «отца русской экологии» — К. Ф. Рулье?

Вполне справедливо заключение И. С. Тургенева, данное им в предварительном отзыве о «Записках ружейного охотника» («Современник», 1852): «Эту книгу нельзя читать без какого-то отрадного, ясного и полного ощущения, подобного тем ощущениям, которые возбуждает в вас сама природа; а выше этой похвалы мы никакой не знаем».

Страстная любовь к природе, особенно к природе родной предуральской лесостепи, была главнейшим источником творчества С. Т. Аксакова. Можно смело утверждать, что эта любовь и сделала Сергея Тимофеевича писателем. Задумав и начав писать свою первую книгу «Записки об уженье рыбы», Сергей Тимофеевич так извещал об этом Н. В. Гоголя: «Я затеял написать книжку об уженье не только в техническом отношении, но в отношении к природе вообще. Тут займет свою часть чудесная природа Оренбургского края * , какой я зазнал ее назад тому 45 лет».

* ( Тогдашний Оренбургский край занимал огромное пространство. С. Т. Аксаков описывал только ту часть его, которую он хорошо знал, т. е. юго-западную лесостепную Башкирию и северо-западные районы современной Чкаловской области.)

Любовь к природе началась с раннего детства и, как часто бывает, была неотделима от страсти к охоте и к ужению рыбы. «Я весь дрожал, как в лихорадке, и совершенно не помнил себя от радости», — так вспоминал о первой пойманной на удочку рыбе С. Т. Аксаков. «Уженье просто свело меня с ума! Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить».

Первая весна в деревне. Мальчик впервые увидел весенний пролет птиц, и вот что он тогда почувствовал.

«Я слушал, смотрел, и тогда ничего не понимал, что вокруг меня происходило; только сердце то замирало, то стучало, как молотком; но зато после все представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчетливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение! . И все это понятно вполне только одним охотникам! Я и в ребячестве был уже в душе охотник, и потому можно судить, что я чувствовал, когда воротился в дом».

С. Т. Аксаков в гимназии. Близилось время, когда отец подарит ему ружье, когда он пойдет на охоту. Воспитатель читает с ним какую-то книгу на французском языке и что-то объясняет. «Вдруг кулик-красноножка, зазвенев своими мелодическими трелями, загнув кверху свои крылья и вытянув длинные красные ноги, плавно опустился на берег пруда, против самого окошка — я вздрогнул, книга выпала у меня из рук, и я бросился к окну. Наставник мой был изумлен. Я, задыхаясь, повторял: «Кулик, кулик-красноножка, сел на берег близехонько, вон он ходит. «

Отец подарил ружье. «Первый выстрел из ружья, которым я убил ворону, решил мою судьбу: я сделался безумным стрелком. На другой день я застрелил утку и двух болотных куликов и окончательно помешался. Удочка и ястреба были забыты, и я, увлеченный страстностью моей природы, бегал с ружьем целый день и грезил об ружье целую ночь». Тридцать лет — полжизни длилось «единовластное владычество ружья», и лишь под старость, когда стали плохо видеть глаза и расстроилось здоровье, ружье уступило место удочке.

Почти всю вторую половину жизни С. Т. Аксаков прожил в Москве и в подмосковной усадьбе. В августе 1826 года он покинул предуральскую лесостепь и после этого лишь три раза побывал там, да и то на короткое время, наездом. Но до последних дней осталась нерушимой любовь к тому краю, где прошли детство и юность.

Описывая урему в «Записках ружейного охотника», С. Т. Аксаков вспоминал, какую обаятельную силу имели соловьиные песни там, на Бугуруслане, «при легком шуме бегущей реки, посреди цветущих и зеленеющих деревьев и кустов, теплом и благовонием дышащей ночи» и как болезненно действовали на душу эти же песни, «когда слышишь их на улице, в пыли и шуме экипажей, или в душной комнате, в говоре людских речей».

Любовь к природе породила и развила в С. Т. Аксакове замечательную способность «чувствовать» природу, как бы сливаться с ней, и видеть самые сокровенные ее стороны. Он слышал, что по-разному кричат пролетные и осевшие на гнездовых местах степные кулики. Первые «кричали еще пролетным криком или голосом, не столь протяжным и одноколейным», а вторые «кричали по-летнему: звонко заливались, когда летели кверху, и брали другое трелевое колено, звуки которого гуще и тише, когда опускались и садились на землю» («Записки ружейного охотника»).

Он видел, что кроншнеп никогда не устраивает гнезда там, где прошел степной пал, что оно «всегда свивается на месте не паленом, хотя бы оно было величиною в сажень, даже менее, и обгорело со всех сторон».

Эти примеры взяты наудачу — там, где открылась книга, но вся она — прекрасный образец изумительной зоркости натуралиста. Любовно, живо, метко и образно описаны не только птицы, а и их места жительства — степи, леса, воды и болота. И трудно сказать, что написано лучше.

О природе лесостепи написано (особенно в последние годы) немало статей и книг, но ни в одной из них нет такого живого, меткого и образного описания степи, леса и вод, как у С. Т. Аксакова. Объясняется это тем, что писатель так же крепко и горячо, как природу, любил и русский народный язык.

Кто любит родной язык, тот и знает его. С. Т. Аксаков в своих описаниях умел найти самые нужные, самые точные и меткие слова. «Зыблются, волнуются под ногами человека, «ходенем ходят», — так, например, писал он о зыбких болотах. А вот отрывок из описания лесостепной приуральской весны:

«Наконец наступает совершенная ростополь: юго-западный теплый ветер так и съедает снег, насыщенный дождем. Много оттаяло земли, особенно по высоким местам, на полдневном солнечном пригреве. Картина переменилась: уже на черной скатерти полей кое-где виднеются белые пятна и полосы снежных сувоев, да лежит гребнем, с темною навозною верхушкой, крепко уезженная зимняя дорога. Посинели от воды, надулись овраги, взыграли и сошли. Переполнилась ими река, подняла в пруду лед, вышла из берегов и разлилась по низменным местам: наступила водополь или водополье. Пар поднимается от земли: земля отходит, говорит крестьянин».

Замечания: «как говорят в народе», «как говорят наши крестьяне», «говорит крестьянин», нередки в произведениях С. Т. Аксакова.

Чем лучше знает писатель народный язык, тем богаче его словарь. Давно уже было отмечено * , что словарь языка С. Т. Аксакова «один из самых полных, один из самых обильных тонкими и разнообразными оттенками».

* ( С. А. Венгеров. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, 1889.)

Вот почему засорение русского языка ненужными иностранными словами с болью переживалось писателем. «Оренбургская губерния. Дико звучат два эти последние слова! Бог знает, как и откуда зашел тут «бург», — писал С. Т. Аксаков в «Семейной хронике». А в «Записках ружейного охотника», приступая к описанию болотной дичи, он сетовал на то, что для некоторых видов охотничьих птиц (вальдшнепа, дупеля, бекаса, гаршнепа и т. д.) нет (вернее не сохранилось) своих, русских названий. «Прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык», — заметил он и о том, как приучают легавых собак к исполнению приказаний охотника.

Истинно народен, меток и ясен аксаковский язык. Последние две особенности прекрасно и точно отмечены И. С. Тургеневым («Современник», 1853): «Ничего нет вычурного и ничего лишнего, ничего напряженного и ничего вялого — свобода и точность выражения одинаково замечательны».

Настоящее издание «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» печатается по последнему прижизненному изданию 1857 года. В этом издании были помещены латинские названия птиц и краткие примечания К. Ф. Рулье. Юбилейное издание 1909 года вышло под редакцией М. А. Мензбира, давшего свои примечания. Как и у К. Ф. Рулье, примечания состояли в основном из латинских названий птиц и перечня местных русских названий, употребляющихся в различных частях нашей страны. Кроме того, были сделаны и некоторые другие примечания.

Рисунки птиц для настоящего издания заимствованы из труда «Птицы Советского Союза»; почти все они выполнены художником А. Н. Комаровым. Фотографии аксаковских мест взяты из «Записок ружейного охотника», изданных в 1909 году. В свое время они были присланы известным натуралистом А. Н. Карамзиным по просьбе М. А. Мензбира.

ПРИМЕЧАНИЯ

Пятый том Собрания сочинений включает в себя охотничьи произведения С. Т. Аксакова. Помимо «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» и «Рассказов и воспоминаний охотника о разных охотах»» в этот том вошли и некоторые статьи об охоте.

В отсылках автора на страницы его предшествующих произведений, кроме случаев специально оговоренных, приводятся соответствующие страницы настоящего издания.

Имена, обозначенные в тексте инициалами, в бесспорных случаях расшифрованы.

ЗАПИСКИ РУЖЕЙНОГО ОХОТНИКА ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ

Успех рыболовных записок побудил Аксакова написать новый цикл, на этот раз охотничий.

О значении охотничьего ружья в своей жизни Аксаков свидетельствует в «Детских годах Багрова-внука». Там рассказывается о том, с каким волнением и радостью одерживал свои первые охотничьи победы Сережа Багров. «Я и в ребячестве был уже в душе охотник», — говорит Багров-Аксаков. В последующие двадцать — тридцать лет не было занятия, которому бы Аксаков предавался с большим самозабвением, чем охота. 21 июня 1848 года он писал Гоголю: «Два года тому назад провел я зиму в деревне и, между прочим, написал книжку под названием «Записки об уженье», которую к вам и посылаю. Она невелика, вы прочтете ее на досуге. Я писал ее с большим наслаждением. Воспоминание прошедшего освежало и оживляло меня. Если бог исполнит мое желание и я проведу эту зиму в деревне, то начну писать другую книжку: «Об охоте с ружьем». С двенадцатилетнего возраста до тридцатилетнего я был предан этой охоте страстно, безумно. Я уже написал «Прилет птицы весною» и думаю, что даже не охотник может прочесть с удовольствием этот отрывок».

Работа над «Записками ружейного охотника» была начата в 1849 г. В декабре того же года Аксаков писал своему сыну Ивану: «С удовольствием воображаю, как я стану читать тебе мои записки. Хотя я не всем доволен, но убежден, что в них много достоинства: для охотника с душою, натуралиста и литератора. Я постоянно удерживаю себя, чтоб не увлекаться в описании природы и посторонних для охоты предметов, но Константин и Вера сильно уговаривают, чтоб я дал себе волю: твой голос решит это дело. Боюсь как огня стариковской болтливости, которая как раз подумает, что все ей известное никому не известно и интересно для всех» (ИРЛИ, ф. 3, д. № 13, л. 55; ср. «Русскую мысль», 1915, кн. VIII, стр. 123, где это письмо напечатано с существенной ошибкой).

В высшей степени требовательно, придирчиво относился Аксаков к каждой новой главе своей книги, и ничьи отзывы не могли поколебать этой его позиции. «Я написал «Гуся» и «Лебедя», — сообщает он сыну Ивану, — Гоголь и то и другое очень хвалит, но я недоволен; впрочем, я надеюсь исправить» («Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 723). «Я не могу найти приличного тона, не могу с точностью назначить себе границы; все, что я написал до сих пор, мне не нравится», — отмечает он в другом письме к сыну (там же, стр. 728). Из рукописей «Записок ружейного охотника» сохранился лишь неполный текст, весьма близкий к тексту печатному (Л. Б., ф. Аксакова, IV/2), не позволяющий уяснить весь процесс работы писателя над этим произведением. Но в том же архивохранилище имеются еще две небольшие записные книжки Аксакова. Одна из них называется «Описание разной дичи в наших местах» (Л. Б., ГАИС III, V/2a) и содержит короткие характеристики ряда птиц (болотного кулика, кроншнепа, дупельшнепа и т. д.); другая озаглавлена «Заяц» (Л. Б., ГАИС III, V/4) и заключает в себе столь же короткие, черновые, предварительные «портретные» зарисовки зайца, белки, журавля. Обе записные книжки Аксакова — значительно более давнего происхождения, чем упомянутая выше рукопись «Записок ружейного охотника», но, сопоставляя эти беглые черновые записи с соответствующими разделами окончательного текста охотничьих записок Аксакова, можно получить наглядное представление о том, какую серьезную эволюцию претерпел первоначальный замысел писателя.

У нас есть основание судить не только о тщательности работы Аксакова над «Записками ружейного охотника», но и о направлении этой работы, В соответствии со своими эстетическими принципами Аксаков добивался, чтобы его охотничьи рассказы отличались максимальной простотой и непосредственностью. Никакого умиления перед величием и красотой природы! Никаких вычур, красивостей, экзотики, ложной патетики! Спокойная и неторопливая манера повествования, максимальная экономия изобразительных средств — именно в этом направлении неутомимо перерабатывал главы своей книги Аксаков. Когда Иван Аксаков написал отцу, что, по его мнению, глава «Лебедь» должна получиться «особенно хорошо», что она должна быть написана «как можно проще» и что между прочим его описания нравятся «потому, что в них простота выражений без лиризма доводит производимое впечатление до лиризма», С. Т. Аксаков отвечал сыну: «Совершенно ты прав, мой милый Иван, насчет описания лебедя; именно потому-то я и недоволен собою, хотя и Гоголь, и Вера, и Константин очень хвалят» («Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 723–724).

В конце 1851 года «Записки ружейного охотника» были завершены. 12 января следующего года Аксаков писал Тургеневу: «Расставшись с моими «Записками», я грущу о прекращении дела, которое приятно занимало меня три года…» («Русское обозрение», 1894, № 8, стр. 463). Работа над этими «Записками» была для Аксакова особенно памятной тем, что они были некоторым образом связаны с именем Гоголя. По свидетельству Аксакова, Гоголь всячески «подстрекал» его к написанию охотничьих записок и с живейшим интересом знакомился в рукописи с отдельными их фрагментами. «Вчера читали Гоголю дупельшнепа и гаршнепа, — сообщал Аксаков сыну Ивану 17 января 1850 года, — и он чрезвычайно был доволен, даже выпросил себе все, чтобы перечесть у себя дома; конечно, если б я был теперь способен чем-нибудь поощряться, то внимание Гоголя должно было поощрить меня…» (ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, д. № 13, л. 69). Когда книга была уже закончена и близился момент ее выхода в свет, Аксаков писал А. О. Смирновой 10 марта 1852 года: «Я пришлю вам также мою книгу, которая скоро будет отпечатана. Гоголь с особенною любовью следил за ее сочинением, постоянно подстрекал меня и хотел вместе с нею выдать второй том «Мертвых душ», которого уже не существует; я означу вам места, после прочтения которых Гоголь читал мне по одной главе «Мертвых душ» («Русский архив», 1896, кн. 1, стр. 151). В другом письме, отправленном месяц с лишним спустя, Аксаков сообщил Смирновой те места из его «Записок», которые особенно ценил Гоголь: «Болота и бекас ему особенно нравились, хотя все предпочитают описание вод, степей. Ему также нравились следующие места в птицах: кулички, зуек и воробей; в описании гуся — страницы 168–169 и 170;[78] описание зоркости и проворства утки (гоголя), причем он сказал: «Вот какой проворный мой соименник». В журавле замечены им 250 и 251 страницы; всего более хвалил он голубей витютина и горлинку и смеялся, слушая описание тетеревиного тока (стр. 355). Из последней половины моих «Записок» он более ничего не слыхал и не читал; но первую, после моего чтения, брал к себе на дом. Вторую главу «Мертвых душ» прочел он мне, выслушав наперед гаршнепа, а третью — после куличка-поплавка, которого совершенно не слушал: едва я успел дочитать, как он вытащил из кармана тетрадь и с необыкновенной энергией начал читать» («Русский архив», 1896, кн. 1, стр. 155–156. Об отношении Гоголя к «Запискам ружейного охотника» см. еще «Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 707, 728, а также сб. «Гоголь в воспоминаниях современников». М. 1952, стр. 494–495).

В мае 1851 года небольшой отрывок из охотничьих записок Аксакова был опубликован на страницах «Московских ведомостей» (№ 55, стр. 486–487) под названием «Пролет и прилет птиц», а в марте следующего, 1852 года они целиком вышли из печати с посвящением «братьям и друзьям» Николаю и Аркадию Тимофеевичам Аксаковым.

Новая книга Аксакова имела успех еще больший, нежели первая. 16 мая 1852 года Некрасов писал Тургеневу, что перечитывает книгу Аксакова и что он «в новом от нее восхищении» (Полн. собр. соч. и писем, т. 10, М. 1952, стр. 174). С редким единодушием приветствовала «Записки ружейного охотника» современная критика. «Это книга, которую охотник прочтет от первой страницы до последней с пользою и наслаждением, не охотник прочтет с увлечением, как роман» («Труды императорского вольного экономического общества», 1852, т. 2, Библиография, стр. 52), «Книга… интересная для всех» («Отечественные записки», 1852, № 5, Библиографическая хроника, стр. 26) — таковы были первые критические отзывы, многократно затем варьировавшиеся в различных органах печати.

Никогда еще до сих пор охотничья книга не имела такой широкой читательской аудитории. Ни одному охотнику еще не удавалось так возвысить этот род занятий, так опоэтизировать его и так неотразимо завладеть интересом читателей. Как писал об Аксакове несколько позднее один из критиков: «В описаниях жизни природы, птиц и зверьков он выказал тот талант, который сделал имя его известным как литератора уже, а не только как охотника» («Отечественные записки», 1855, № 7, стр. 32).

В этой связи следует отметить внутреннюю близость между Аксаковым-охотником и Аксаковым-литератором. В обеих сферах деятельности перед нами раскрывается образ человека, совершенно чуждого стремлению к романтической приподнятости, внешней патетике. Охота в представлении Аксакова тем и увлекательна, что она позволяет человеку проявить свою выносливость, энергию, ловкость, изобретательность. Охота — это торжество разума и воли человека над природой. Аксаков не признает легкой победы над спящим и не подозревающим опасности зверьком. Он готов часами выслеживать его, а порой, притаившись в кустах и пренебрегая добычей, пытливо наблюдать за его повадками, образом жизни. И в выборе объекта охоты и в манере повествования, то есть и как охотник и как литератор, Аксаков не приемлет экзотики. «Он не увлекает нашего внимания рассказами о слонах и тиграх, — писал впоследствии «Журнал охоты», — но так сильно направляет его на предметы, всем нам более или менее известные, что мы не можем оторваться от его увлекательного повествования иначе, как удивляясь — почему многие не могут сделать того же, что сделал он в тесном, говоря сравнительно, кругу своего действия в этом отношении» («Журнал охоты», 1859, № 13, стр. 9).

Еще очевиднее обнаруживается эта свойственная Аксакову черта в его пейзажной живописи. Дело не только в том, что Аксаков с необычайным искусством сумел передать поэзию природы. Писатель подошел к этой задаче совершенно по-новому. Он не умиляется «красотами природы» и не пытается ни потрясти, ни удивить ими читателя. Природа — мертвая и живая — интересует Аксакова во всей ее повседневности и простоте. Никаких излишеств красок и риторического пышнословия. Не внешняя красота пейзажа занимает Аксакова, а сложная, многообразная, порой драматическая жизнь природы. Под его пером природа действительно оживает, и становится удивительно близким сердцу человека все, что живет в ней, — звери, птицы, рыбы. Верно писал современный Аксакову критик: «В целом репертуаре иной сцены, со всеми ее трагедиями, коллизиями, водевилями и балетами не примешь такого участия, как в судьбе пернатых жителей болота, степи и леса, описанных автором. Вот что значит знать дело и любить дело: всякая мелочь оживает, и простое описание возвышается на степень искусства» («Москвитянин», 1852, № 8, стр. 120).

Одним из первых оценил «Записки ружейного охотника» И. С. Тургенев, ознакомившийся с ними еще в рукописи. 2 января 1851 года С. Т. Аксаков писал сыну Ивану: «Когда появились «Записки охотника» Тургенева, я подумал, как бы мне приятно было прочесть ему мои записки! Мое несбыточное желание исполнилось: ему прочли несколько отрывков, и они были вполне оценены им. Ему захотелось еще послушать, и завтра вечером Константин прочтет ему еще несколько отрывков. Первым слушаньем его я был очень доволен» («Русская мысль», 1915, кн. VIII, стр. 126).

Тургенев всячески поощрял Аксакова в его работе над «Записками ружейного охотника». 2 февраля 1852 г., т. е. за месяц с лишним до выхода книги в свет, Тургенев в письме к Аксакову называет ее «прекрасною» и замечает далее: «Притом ваши «Записки» будут дороги не для одних охотников; всякому человеку, не лишенному поэтического чутья, они доставят истинное наслажденье, и потому я готов отвечать за успех их — и литературный и материальный. А для меня, повторяю, написать им разбор будет просто праздник» («Вестник Европы», 1894, № 1, стр. 331).

Первая, короткая рецензия Тургенева на «Записки ружейного охотника» появилась в апрельской книжке «Современника» за 1852 год. Поздравив русскую литературу с выходом в свет «Записок» Аксакова, Тургенев продолжал: «Кому еще незнакомо новое сочинение С. Т. А—ва, тот не может себе представить, до какой степени оно занимательно, какой обаятельной свежестью веет от его страниц» (Собр. соч., т. XII, М.—Л. 1933, стр. 143). Главное достоинство книги Аксакова Тургенев видит в том, что она дает поразительно правдивое изображение русской природы, которое лишено какой бы то ни было прикрашенности и условности. «Эту книгу, — пишет он, — нельзя читать без какого-то отрадного, ясного и полного ощущения, подобного тем ощущениям, которые возбуждает в вас сама природа: а выше этой похвалы мы никакой не знаем» (там же, стр. 150).

Это был первый публичный отклик Тургенева. За ним должны были последовать две пространных его статьи — в «Современнике» и «Отечественных записках». Написана была лишь одна из них, появившаяся в январской книжке «Современника» за 1853 год в форме письма к одному из издателей этого журнала. Автор предупреждает, что он пишет «не критику», ибо «в книге г. А—ва критиковать нечего, или почти нечего» (там же, стр. 151). Говоря о содержании «Записок ружейного охотника» и сопровождая свой рассказ примерами из собственного опыта — охотника и писателя, Тургенев подчеркивает принципиально новаторское значение книги Аксакова с точки зрения искусства пейзажа, изображения животного мира, стиля, языка.

Восторженная статья Тургенева не содержала в себе ни единого критического замечания в адрес «Записок ружейного охотника». И это, по-видимому, огорчило Аксакова. Взыскательный художник, он ожидал, что Тургенев нелицеприятно укажет ему на конкретные художественные недостатки книги. В этой связи он упрекал автора статьи: «Ваше письмо к издателю «Современника» — не критика на мою книгу, а прекрасная статья по поводу моей книги. Впрочем, я очень понимаю, что, удержав характер критики, статья ваша вышла бы, может быть, не так интересна и несколько суха, а главное, что для такого рода разборов прошло уже время, и я совершенно согласен, что большинство читателей было бы решительно от того в проигрыше. Потом, я ожидал менее похвал, нo зато ожидал беспристрастного суда и справедливых осуждений: я надеялся более серьезного тона, особенно в отношении к языку и слогу» («Русское обозрение», 1894, № 9, стр. 11).

Первое издание «Записок ружейного охотника» разошлось с беспримерной быстротой. Уже полгода спустя возник вопрос об их повторном издании. «Как я рад, что мои предсказания насчет ваших «Записок» сбылись, — писал Тургенев Аксакову 17 октября 1852 года, — и вы уже готовите второе издание» («Вестник Европы», 1894, № 1, стр. 336). Но неожиданно Аксаков столкнулся с цензурными препятствиями. Атмосфера цензурного террора 1852 года отразилась на судьбе не только «Записок об уженье рыбы», но и «Записок ружейного охотника». Жалуясь в письме к Тургеневу от 1 января 1853 года на «цензурные проделки», Аксаков с горечью отмечал: «Насчет второго издания моих «Записок» я сообщу вам неприятную новость, которая приведет вас в совершенное изумление: г. цензор Флеров исключил, кроме разных выражений, несколько страниц целиком. Выражения, например, исключены следующие: «отлетная строевая птица» — строевая не понравилась г. цензору; «народ не ест давленой птицы» — эти все слова вымараны. Как это ни глупо, но из-за этого я не завел бы процесса, если б г. Флеров не исключил все описания тетеревиных токов, а также тока дупельшнепов и перепелов. Теперь же не хочу уступить ни одного слова. Я предложил Назимову, ради сохранения чести цензурного комитета, поправить дело домашним образом. Если он не согласится, то на сих днях подам формальную просьбу в общее присутствие цензурного комитета; в случае отказа подам прошение в главное управление цензуры и даже в известный особый комитет и к графу Орлову. Одним словом, я употреблю все усилия, и если не успею, то брошу все отпечатанные 18 листов. Авось мой процесс будет полезен для других и откроет глаза правительству на действия цензуры, дошедшие до крайней нелепости… Я должен вам признаться, что цензурные проделки меня взбесили и я целые сутки не мог успокоиться» («Русское обозрение», 1894, № 9, стр. 7).

В библиотеке Московского университета хранится уникальный экземпляр первого издания «Записок ружейного охотника», приготовленный автором к переизданию. Книга носит на себе следы очень большой работы, проделанной Аксаковым в процессе подготовки второго издания. Почти на 300 страницах из общего количества 444 имеется авторская правка. Кроме того, к отдельным страницам книги приложено 26 листков, исписанных рукой автора, — различного рода вставки, дополнения. Именно на этом экземпляре книги были произведены цензором В. Флеровым купюры, о которых Аксаков сообщал Тургеневу. Перечеркнутые красными чернилами места сопровождены припиской цензора, что они могут быть напечатаны лишь «с разрешения его превосходительства господина попечителя».

Энергичные меры, предпринятые Аксаковым, увенчались в конце концов успехом. В исходе января 1853 года он радостно извещал Тургенева, что все цензурные мытарства остались позади и второе издание «Записок» через две недели выйдет и что, самое важное, «прежний текст восстановлен совершенно…» («Русское обозрение», 1894, № 9, стр. 12).

Второе издание «Записок» Аксакова вызвало множество новых критических откликов. Отметим среди них отзывы Чернышевского («Отечественные записки», 1854, № 2) и Некрасова («Современник», 1855, № 6). «Превосходная книга С. Т. Аксакова «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» облетела всю Россию, — писал Некрасов, — и в короткое время достигла второго издания — честь, которой в последние годы весьма редко достигали русские книги» (Полн. собр. соч. и писем, т. 9, М. 1950, стр. 255).

«Записки ружейного охотника» в еще большей степени, чем предшествующая книга Аксакова, получили признание как крупное явление искусства. «Свежее и глубокое чувство природы. Степь. Мастерское описание», — восторженно отмечал в своей записной книжке П. А. Вяземский (Полн. собр. соч., т. X, СПБ. 1886, стр. 137). Современная Аксакову критика и виднейшие писатели единодушно оценили художественные достоинства «Записок ружейного охотника» и свойственное их автору чувство стиля и языка. «Слог его мне чрезвычайно нравится, — писал Тургенев в своей второй статье, в «Современнике». — Это настоящая русская речь, добродушная и прямая, гибкая и ловкая. Ничего нет вычурного и ничего лишнего, ничего напряженного и ничего вялого — свобода и точность выражения одинаково замечательна. Эта книга написана охотно и охотно читается» (Собр. соч., т. XII, 1933, стр. 160). Поэзия аксаковских «Записок» была вдохновлена живой стихией народного языка. Это обстоятельство было подчеркнуто критиком «Отечественных записок»: «Изложение доставляет материалы и дает пример народному складу речи, от которого литературный язык во многом уклонился» (1852, № 5, Библиографическая хроника, стр. 26). «Записки» давали наглядное представление о словарном богатстве, разнообразии и множестве тонких стилистических оттенков аксаковского языка, о его почти безграничных художественно выразительных возможностях. «Язык его чрезвычайно выразительный, — писал критик «Сына отечества», — а многие слова его могут войти с пользою в академический словарь» («Сын отечества», 1852, кн. 10, Критика и библиография, стр. 5).

Книга Аксакова отличалась от многих других охотничьих сочинений достоверностью сообщаемых в ней фактов и точностью их изложения. Аксаков писал лишь о том, чему сам был свидетелем. Поразительная наблюдательность позволила ему, как писал «Журнал охоты», внести «огромный запас фактов в науку» («Журнал охоты», 1859, № 3, стр. 9).

«Записки ружейного охотника», равно как и «Записки об уженье рыбы», получили весьма положительную оценку в кругу ученых-натуралистов. Обе книги были восприняты как серьезный вклад в науку. Такова была точка зрения, например, знаменитого К. Ф. Рулье. Характерно его участие в тех и других «Записках» Аксакова в качестве автора примечаний. Прочитав статью Тургенева в «Современнике» о «Записках ружейного охотника», Аксаков, между прочим, писал ему: «Особенно благодарю я вас за то, что вы обратили внимание на мою книгу гг. естествоиспытателей, которым могли бы быть полезны мои добросовестные наблюдения, хотя они не всегда полны и часто односторонни. Рулье словесно и письменно восторгался ими, хотел написать огромную статью еще в мае месяце — и не написал ни одной строчки» («Русское обозрение», 1894, № 9, стр. 11). В октябре 1854 года Иван Аксаков сообщал отцу из Харькова, что познакомился с «ветераном русских естествоиспытателей» профессором ботаники Харьковского университета В. М. Черняевым, который просил передать «от имени ученых всю глубокую их признательность за ваши сочинения. Завтра назначен диспут одного магистранта о какой-то рыбке-овсянке, и Черняев с вашей книжкой в руке намерен опровергать его или доказывать тождество этой рыбы с верховкою, или сентявкою, вами описанною». И далее, уже в связи с «Записками ружейного охотника», Иван Аксаков продолжает: «Книгу вашу он постоянно рекомендует с кафедры молодым ученым для приохочивания слушателей к естественным наукам» («И. С. Аксаков в его письмах», т. III, M. 1892, стр. 97–98).

С громадным уважением относились к книге С. Т. Аксакова и последующие поколения русских ученых. Выдающийся орнитолог Модест Богданов называл имя автора «Записок ружейного охотника» рядом с именами Э. А. Эверсмана и Н. А. Северцова, под общим влиянием которых он сам формировался как ученый. «Натуралист-самоучка, наблюдатель животной жизни без всякой научной подготовки, — писал М. Богданов, — С. Т. Аксаков оставил нам в своих «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» драгоценные материалы для истории жизни некоторых форм, — материалы, к которым не раз еще обратятся русские орнитологи» (М. Богданов, Птицы и звери черноземной полосы Поволжья и долины средней и нижней Волги, Казань, 1871, стр. 3).

В заключение укажем, что наряду с высокой оценкой художественных и научных достоинств «Записок ружейного охотника» современная Аксакову критика отмечала и один свойственный этой книге недостаток. Речь идет о некоторых специальных сведениях, сообщаемых писателем, например, о технических данных охотничьих ружей, об определении меры заряда и пр. Эти сведения уже к середине прошлого века казались неполными и устарелыми. В статье о книге Аксакова Тургенев писал, что «техническая ее часть довольно слаба и неполна, она, говоря высокопарным слогом, отстала от современного состояния науки… За этими 34 страницами вступления начинается собственно книга» (Собр. соч., т. XII, 1933, стр. 154). Несколько раньше Тургенева выступил на страницах журнала «Москвитянин» (1852, № 8, стр. 106–120) некий В. В., сделавший ряд аналогичных критических замечаний в адрес «Записок ружейного охотника». В следующей книжке журнала Аксаков опубликовал письмо в редакцию, в котором отчасти согласился с замечаниями В. В., но вместе с тем высказал и некоторые возражения (см. в наст. томе, стр. 427–429).

«Записки, ружейного охотника» выходили при жизни автора трижды, последний раз в 1857 году, в Москве. Это третье издание было сопровождено краткими примечаниями К. Ф. Рулье, а также политипажами, очевидно, подобранными Рулье и одобренными Аксаковым.

Примечания К. Ф. Рулье несколько раз воспроизводились в последующих изданиях «Записок ружейного охотника», В 1909 году книга вышла под редакцией другого видного натуралиста, М. А. Мензбира, сопроводившего ее своими примечаниями. В 1953 году «Записки» Аксакова были выпущены Государственным издательством географической литературы с примечаниями проф. С. В. Кирикова. В примечаниях к указанным изданиям специалистами отмечены некоторые частные фактические неточности, допущенные С. Т. Аксаковым. Отдельные виды птиц, описанные Аксаковым, имеют в современном научном обиходе иные наименования (ср. примечания к упомянутым выше изданиям «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии»).

В настоящем собрании «Записки ружейного охотника» печатаются по тексту третьего, последнего прижизненного издания с устранением неисправностей и опечаток.

Политипажи воспроизведены также по этому изданию; они были повторены и в Полном собрании сочинений С. Т. Аксакова (СПБ. 1886).

Стр. 78. Морской куличок. — М. А. Мензбир полагал, что под этим именем Аксаков описал кулика, известного под названием мородунки.

Стр. 79. …где они бывают во время весеннего пролета в невероятном множестве. — По этому поводу М. А. Мензбир замечает: «Это совершенно ошибочно: мородунка нигде не собирается на пролете «в невероятном множестве».

Стр. 108. Лебедь. — По мнению М. А. Мензбира, недостаток описания лебедя у Аксакова состоит в том, что «очень трудно сказать, к какому виду наших лебедей это описание относится». «Судя по описанию наружного вида, — замечает по этому поводу С. В. Кириков, — следует считать, что С. Т. Аксаков имел в виду лебедя-шипуна… Но слова «зычный крик их» дают основание предполагать, что С. Т. Аксаков слыхал голоса и лебедей-кликунов… (у шипуна голос менее звонок, чем у кликуна). С. Т. Аксаков не различал этих видов лебедей. Этим и объясняется его примечание в 3-м издании: «Лебедь и гусь так всем известны, что считаем ненужными их политипажи».

Стр. 130. Пруды, озера уток полны… — Цитированное С. Т. Аксаковым четверостишие «из послания одного молодого охотника» — отрывок из его собственного стихотворения «Послание к брату (Об охоте)» (см. том 4 наст. изд., стр. 252).

Стр. 141. Чирок. — По утверждению С. В. Кирикова, «…под названием чирка-коростелька С. Т. Аксаков описывал чирка-трескунка… а под названием полового чирка — чирка-свистунка…».

Стр. 149. Долго думал я, что крохаль — утка-рыбалка, особенная от гагары. — По утверждению С. В. Кирикова, «гагарой С. Т. Аксаков называет какую-то поганку». Тот же исследователь замечает, что более раннее мнение Аксакова, что крохаль и гагара — разные виды, справедливее.

Стр. 149–150. …три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками. — По этому поводу К. Ф. Рулье заметил: «…не глухими, а расщепленными».

Стр. 152. Название гагары объяснить не умею. — К этому месту К. Ф. Рулье дал следующее примечание: «Названия галка, гусь, гагара, гагак, гагачь, гоголь звукоподражательны: говору, гаму (го-го) этих птиц. Голк — шум, гул; голанить — шуметь (горло, гайло)».

Гоголь. — По предположению К. Ф. Рулье, Аксаков под именем гоголя разумел самку гагары; М. А. Мензбир, соглашаясь с этим мнением, высказывал и другое предположение, что Аксаков описал под именем гоголя один из видов крохалей. «За последнее, — пишет он, — отчасти говорит упоминаемая красная радужина глаз и особенно описание формы клюва».

Стр. 185. …последняя порода несравненно многочисленнее двух первых. — С этим утверждением полемизировал М. А. Мензбир, полагавший, что в Оренбургской губернии малый кроншнеп «положительно реже большого».

Стр. 209. …больше не помню ничего. — «Это несомненно были так называемые глупые ржанки, гнездящиеся и пролетные в охотничьей области С. Т. Аксакова», — пишет М. А. Мензбир.

Стр. 232. …свиристели, лесные жаворонки, дубоноски… — К. Ф. Рулье пишет: «Едва ли здесь не обмолвка поэта: по крайней мере под Москвою, да очень вероятно и в Оренбургской губ., свиристель, лесной жаворонок и дубонос не могут встретиться вместе потому, что дубонос здесь только веснует, лесной жаворонок только летует, а свиристель только зимует; притом же свиристель и дубонос не поют».

Что касается до свиристеля, то М. А. Мензбир указывает, что он «бывает в Оренбургской губ. только зимою и тогда не внутри леса, а по его окраинам, чаще же по кустам».

Стр. 234. Копчик — загадочная птица… — «Едва ли может быть сомнение, — пишет М. А. Мензбир, — что под названием «копчика» автор говорит о чеглоке. Настоящий копчик — птица насекомоядная и нападает на птичек лишь редко и случайно».

Стр. 239. …почему и называется косачом. — М. А. Мензбир замечает по этому поводу: «Глухарь-самец не имеет в хвосте черных косиц».

Стр. 240. …они совершенно сходны с простыми тетеревами. — По утверждению М. А. Мензбира, тетеревиные и глухариные тока «весьма различны».

Стр. 287. …некоторыми охотниками были сделаны мне возражения… — Очевидно, речь идет о статье В. В. в «Москвитянине» (1852, № 8), на которую Аксаков отвечал «Письмом ружейного охотника Оренбургской губернии» (см. наст. том, стр. 427–429).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.