В этой поэме встречаются следующие оригинальные образцы: кудреватые, мудреватые, мандолинят, песенно-есененный, амурно-лировой, многопудье. Маяковский начинает внедрять в стихотворения составные окказиональные прилагательные: «песенно-есененный», «амурно-лировой». Это новшество принадлежит именно ему. Сложные построения, которые представляют собой эпитеты, – яркие цвета в картине поэта. Они запоминаются, как индивидуальный стиль автора, и долгое время аналогичные опыты всплывают в сознании читателя. Он подражает мастеру и пытается раскрасить свои мысли столь же насыщенными красками.

Маяковский не сводит поэзию к набору собственных штампов: он постоянно развивается и проводит новые эксперименты. Если в предыдущей поэме главную роль играют глаголы, то в данном произведении на первом плане прилагательные. Автор делает ставки не только на динамику и оглушительный темп, но и на полутона описаний, точные и тонкие грани предметов, которые в суете и будничной сутолоке человек просто не замечает.

Тетраптих – наиболее насыщенное окказионализмами произведение: выжиревший, изъездеваюсь, огромив, славословятся, залежанные, декабрый, окошенное, любеночек, коночек, свылись, тинится, покреплюсь, наслезненные, поцелуишко, выстони, размозолев, безъязыкая, испешеходили, златоустейший, крикогубый, исслезенные, изругивался, иссосанной, потноживотные, неисцветшую, выпляшет, крыластый, кудластый, божище, божик. У Маяковского слова, прежде всего, несут смысловую нагрузку в тексте, красота и необычность формы не имеют решающего значения. Поэт не хвалится своим даром, а выражает мысль всеми доступными средствами. Зачастую его новообразования дают оценку, причем, негативную. Они усиливают грубый нажим кисти, жесткость подачи и тембра, которыми славится Маяковский. Для кубофутуриста не последнюю роль играет звучание слов, броское и хлесткое, как смысл его стихов. Этого результата он добился, максимально выжимая родной язык. Творчество выходит за рамки поэзии.

Конечно же, мы разобрали только ограниченное количество примеров исключительно для демонстрации индивидуального авторского метода Маяковского и особенностей его неповторимого стиля, не притязая на полноту исследования. Футуристы сделали колоссальный выброс творческой энергии, порождения которого до сих пор изучены не в полной мере. Важно то, что понимание методологии и алгоритма новообразований поможет современным авторам продолжить столь же качественно работать с родным языком и раскрывать его потенциал. Любителям классики подобное внимание к поэзии принесет наиболее полное осознание и наиболее сильное ощущение любимых стихотворений.

Во весь голос

Первое вступление в поэму

Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем го*не,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
ваш ученый,
кроя эрудицией
вопросов рой,
что жил-де такой
певец кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор,
снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
о времени
и о себе.
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
из барских садоводств
поэзии —
бабы капризной.
Засадила садик мило,
дочка,
дачка,
водь
и гладь —
сама садик я садила,
сама буду поливать.
Кто стихами льет из лейки,
кто кропит,
набравши в рот —
кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки —
кто их к черту разберет!
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н…»
Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулез,
где б*ядь с хулиганом
да сифилис.
И мне
агитпроп
в зубах навяз,
и мне бы
строчить
романсы на вас,—
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной песне.
Слушайте,
товарищи потомки,
агитатора,
горлана-главаря.
Заглуша
поэзии потоки,
я шагну
через лирические томики,
как живой
с живыми говоря.
Я к вам приду
в коммунистическое далеко
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
через хребты веков
и через головы
поэтов и правительств.
Мой стих дойдет,
но он дойдет не так,—
не как стрела
в амурно-лировой охоте,
не как доходит
к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих
трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
В курганах книг,
похоронивших стих,
железки строк случайно обнаруживая,
вы
с уважением
ощупывайте их,
как старое,
но грозное оружие.
Я
ухо
словом
не привык ласкать;
ушку девическому
в завиточках волоска
с полупохабщины
не разалеться тронуту.
Парадом развернув
моих страниц войска,
я прохожу
по строчечному фронту.
Стихи стоят
свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло
нацеленных
зияющих заглавий.
Оружия
любимейшего
род,
готовая
рвануться в гике,
застыла
кавалерия острот,
поднявши рифм
отточенные пики.
И все
поверх зубов вооруженные войска,
что двадцать лет в победах
пролетали,
до самого
последнего листка
я отдаю тебе,
планеты пролетарий.
Рабочего
громады класса враг —
он враг и мой,
отъявленный и давний.
Велели нам
идти
под красный флаг
года труда
и дни недоеданий.
Мы открывали
Маркса
каждый том,
как в доме
собственном
мы открываем ставни,
но и без чтения
мы разбирались в том,
в каком идти,
в каком сражаться стане.
Мы
диалектику
учили не по Гегелю.
Бряцанием боев
она врывалась в стих,
когда
под пулями
от нас буржуи бегали,
как мы
когда-то
бегали от них.
Пускай
за гениями
безутешною вдовой
плетется слава
в похоронном марше —
умри, мой стих,
умри, как рядовой,
как безымянные
на штурмах мерли наши!
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтемся славою —
ведь мы свои же люди,—
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты
выплывут
остатки слов таких,
как «проституция»,
«туберкулез»,
«блокада».
Для вас,
которые
здоровы и ловки,
поэт
вылизывал
чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай
быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.
Мне
и рубля
не накопили строчки,
краснодеревщики
не слали мебель на дом.
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего не надо.
Явившись
в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
партийных книжек.

В. В. Маяковский — основоположник поэзии нового типа

Школьное сочинение

Владимир Маяковский появился на поэтической арене в сложный, переломный для России период: атмосфера была накалена до предела, кровавая первая русская революция и вихрь мировой войны заставили людей усомниться во всех прежних идеалах и ценностях. Люди жаждали перемен и с надеждой смотрели в будущее. В искусстве, как в зеркале, отразились все сложные общественные процессы — в этом один из секретов популярности футуризма с его откровенным отрицанием традиционной культуры, эпатажем, почти религиозным, культом техники, современной индустрии и ее сверхчеловеческой мощи. Противоречия эпохи нашли предельно концентрированное отражение в творческой индивидуальности Владимира Маяковского, который вышел навстречу » настоящему» веку с удивительной искрой дерзости, юмора, иронии и одновременно с беззащитно обнаженным сердцем. Он стал первым в истории литературы свободолюбивым поэтом, который не был в оппозиции к властям, призывая от имени народа противоборствовать законам и предрассудкам, бросая вызов тем, кто несправедливо сделал себя хозяевами жизни. Напротив, он открыто заявил, что верой и правдой, каждой строкой своей хочет служить новой власти — власти советов, власти народа. Он видел «неизбежность крушения старья» и средствами искусства предвосхищал грядущий «мировой переворот» и рождение «нового человечества». «Рваться в завтра, вперед!» — девиз поэта.

«Мне плевать на то, что я поэт, — сказал он однажды в сердцах. — Я не поэт, а прежде всего посвятивший свое перо в услужение — заметьте, в услужение — сегодняшнему часу, настоящей действительности и проводнику ее — Советскому правительству и партии».

Новое время требовало новых форм. Все привычное, устоявшееся воспринималось поэтом, как и другими футуристами, как старое, отжившее, не соответствующее историческому моменту. Маяковский утвердил совершенно новое отношение как к самой поэзии, так и ко всем элементам стиха — к рифме, к ритму, к построению строки.

езда в незнакомое.

Это «незнакомое», непознанное и становится предметом осмысления в его творчестве. И вместо спокойной, «усыпляющей» и «укачивающей» поэзии возникает новая, беспокойная, взъерошенная и будоражащая поэзия революции. «Я люблю Пушкина! — утверждал поэт. — Наверное, больше всех вас люблю его. Может, я один действительно жалею, что его нет в живых! Когда у меня голос садится, когда устанешь до полного измордования, возьмешь на ночь «Полтаву» или «Медного всадника» — утром весь встанешь промытый, и глотка свежая. И хочется писать совсем по-новому. Понимаете? По-новому! А не переписывать, не повторять слова чужого дяди! Обновлять строку, слова выворачивать с корнем, подымать стих до уровня наших дней. А время у нас посерьезней, покрупней пушкинского. Вот за что я дерусь». И Маяковский неутомимо сражается за свою боевую, политическую поэзию. Он обращается со словом и словарем как смелый мастер, работающий со своим материалом по собственным лекалам. У поэзии Маяковского не только своеобразный язык образов и метафор, он также широко использует звуковые и ритмические возможности слова.

Поэт решительно и бесстрашно ломает привычные стихотворные формы. Напевную, мелодичную строку рвет на клочья.

Ритм стиха вольно меняет по требованию темы, а строки выстраивает так, чтобы они, как солдаты на плацу, «подменяли ногу» на ходу, чтобы «шаг» стиха соответствовал каждый раз, при любом повороте темы, новому смысловому строю.

Так, в стихотворении «Наш марш» отчетливо слышится бой барабанов и мерный шаг марширующих колонн:

Медленна лет арба.

Сердце наш барабан.

Маяковский вводит в свои стихи приемы ораторской речи. Его строка разбита на ступеньки, что облегчает чтецу-оратору произнесение стиха вслух. Но от такого членения строка не распадается. Ее крепко связывают в одну звуковую цепь изобретательно найденные созвучия внутри слов, повторяющиеся схожие слоги. Неожиданные, никем не употреблявшиеся ранее рифмы заканчивают строки, «подтянув подпруги» стиха. Но эти рифмы — не просто оригинальное обрамление четверостишия, а отточенное оружие поэта: «Рифма — бочка. Бочка с динамитом. Строчка — фитиль. Строка додымит, взрывается строчка, — и город на воздух строфою летит», «Целься рифмой и ритмом ярись!»,»Дрянцо хлещите рифм концом», — призывает поэт. Он убежден, что «самые важные слова в стихе — термины, названия, понятия, имена — должны быть обязательно зарифмованы, должны стоять в конце строчки ударными словами».

В стихах Маяковского представлены необычные составные многосложные рифмы: «Носки подарены —наскипидаренный», «Молоти стих — молодости», «За мед нам — пулеметным», «Оперяться — кооперация», «Карьер с Оки — курьерский». Такие рифмы легко запоминаются, а богатство ритмов придает стиху Маяковского особую энергию. Меняет Маяковский и словарь поэзии, ведь изысканное, хрупкое слово литературно-книжного обихода непригодно для речи поэта-трибуна, для марша, для лозунга. Поэт открывает доступ в поэзию словам разговорного стиля, иногда грубоватым и режущим слух, но полным жизни, свежести и силы. Маяковский убежден, что новое слово можно сказать только по-новому, поэтому у него так много необычных неологизмов. Он с неистощимой изобретательностью открывает новые, запоминающиеся созвучия, значительно расширяет запас рифмующихся слов, по праву считая себя поэтом-словотворцем, обогащающим литературный язык и помогающим народу выражать свои новые чувства и новые мысли. Но Маяковский не уставал подчеркивать, что не игра рифм и слов, и не блеск образов являются для него решающими в поэзии.

уесть покрупнее буржуя.

Маяковский в своем творчестве — бог, который создает свой поэтический мир независимо от того, понравится ли кому-нибудь его творение. Поэту все равно, что его нарочитая грубость может шокировать кого-то, он убежден, что поэту позволено все.

Так, например, дерзким вызовом и «пощечиной общественному вкусу» звучат строки из стихотворения «Нате!»:

А если сегодня мне, грубому гунну,

Кривляться перед вами не захочется — и вот

Я захохочу и радостно плюну,

Плюну в лицо вам,

Я — бесценных слов транжир и мот.

Маяковскому свойственно абсолютно новое видение мира, он будто выворачивает его наизнанку. Привычное в его поэзии становится странным и причудливым, мертвое — живым и наоборот.

Поэт чрезвычайно любит контрасты. Красивое у него всегда соседствует с безобразным, высокое — с низким: «Проститутки, как святыню, меня понесут и покажут Богу в свое оправдание». Мертвые предметы в его поэзии оживают и становятся более одушевленными, чем живые.

Маяковский изменил не только поэзию, но и прежнее представление о ней, сознательно стал рупором идей и настроений эпохи. Стихотворения поэта — «оружие масс», он вывел поэзию из салонов на площади и заставил ее шагать вместе с демонстрантами.

Владимир Маяковский был твердо убежден в том, что людям. нужно новое искусство, что поэзия должна стать поэзией улицы, толпы, должна выражать ее гнев, ее любовь, ее отчаяние — настоящие, простые и сильные человеческие чувства:

Пока выкипячивают, рифмами пиликая,

из любвей и соловьев какое-то варево,

улица корчится безъязыкая —

ей нечем кричать и разговаривать.

Поэт подарил улице этот недостающий ей язык, позволил ей говорить, научил ее кричать о себе. Он сознательно принял идеи новой эпохи, потому что был уверен в их прогрессивности и гуманности, и считал, что своим пером он действенно участвует в революционном обновлении жизни, в очищении ее от грязи и мерзости.

Русской словесности Владимир Маяковский подарил новую индивидуальность поэта, преодолев, по мнению Б. Эйхенбаума, старое противоречие русской поэзии, обретя гармонию лирического и гражданского начал: «Маяковский вовсе не «гражданский» поэт в узком смысле слова: он создатель новой политической личности, нового поэтического «я», ведущего к Пушкину и Некрасову и снимающего их историческую противоположность, которая была положена в основу деления на «гражданскую» и «чистую» поэзию». Маяковский, в стихах которого бок о бок уживаются пафос и насмешка, оратория и частушка, здравица и проклятия, лирика и плакат, вывел за собой молодую поэзию Страны Советов на новые просторные пути. Его открытия восприняли и стали применять в своих стихах и другие поэты советской эпохи. Сам же Владимир Маяковский на протяжении всего творческого пути продолжал последовательно отстаивать свою дерзко-независимую позицию.